Когда мы верили в русалок

– Ты думаешь, что я лишь заигрываю с тобой, говоря, что ты самая прекрасная женщина на свете. Это не так. Я не преувеличиваю. И говорю это не для того, чтобы заманить к себе в постель… хотя допускаю, что данная тактика оправдывает себя.

– Должна напомнить вам, сеньор, что сейчас вы находитесь в моей постели.

– Ну, не важно. – Он трогает мои губы. – Я узнал тебя в первую же секунду, как увидел, словно все это время ждал твоего появления. И вот ты появилась.

У меня болезненно сжимается сердце.

– Мы живем на разных континентах.

– Да. – Он целует меня, на этот раз дольше, и я целую его в ответ. – Но мне кажется, что я тебе тоже небезразличен.

– Да, небезразличен, – вздыхаю я, в кои-то веки не желая кривить душой перед самой собой. – Возможно, я даже стала немного влюбляться в тебя.

– Стала?

– Я скоро уеду.

– М-м. Да, действительно. – Он целует меня в шею, и по всему телу разливается волнение. – А если я уговорю тебя остаться?

Я зарываюсь руками в волосы Хавьера и притягиваю его к себе.

– Попробуй.

Я ловлю себя на том, что запоминаю его. Лопатки, кончики ушей, голос, нашептывающий мне что-то по-испански, ощущение его ног между моими ногами, вкус его губ.

Чтобы потом вспоминать.

Глава 29

Мари

Я еду в Сапфировый Дом, манящий меня, словно пение сирены. В темное время суток я там еще не была, и вид, конечно, валит с ног: красиво, как в сказке, захочешь, не представишь. Стоя на обрыве, я смотрю на переливающийся огнями город и вспоминаю тот день, когда Саймон впервые привез меня сюда.

Мой муж, купивший этот легендарный особняк в ту пору, когда он меня обожал. Думая об этом, я чувствую, как в сердце разверзается дыра.

Я вхожу в темный дом, иду по пустынным комнатам, всюду включаю свет, чтобы привнести в помещения хоть немного домашнего тепла. Бесполезно. Все равно чувствуется, что дом необитаем. Никогда не бываю одна по ночам. Со мной всегда моя семья.

Неужели это то, что меня ждет? Да, страшная перспектива. Прежде я даже не догадывалась, как мне нужна семья, как я хочу быть женой и матерью, и что я могу быть хорошей женой и матерью.

В кухне я ставлю кипятиться чайник и, прислонившись к рабочему столу, жду. Лампы здесь излучают неприятный зеленоватый свет. В первую очередь, решаю я, надо будет заменить освещение на более теплое. Неужели Хелен это устраивало? Представляю, как она десятилетиями жила одна в этом гигантском особняке в компании лишь своих собак – Пэрис и Тоби. Почему она здесь осталась? Почему не продала особняк и не нашла где-нибудь более привлекательный домик? От продажи она выручила бы очень много денег. Я задумалась об этом впервые, и теперь недоумеваю, как мне раньше эта мысль в голову не пришла. Может, Хелен что-то скрывала? Или исполняла епитимью?

С кружкой чая я иду в гостиную, раздвигаю стеклянные двери и сажусь на террасе. Шум и запах моря расслабляют мышцы шеи.

Какой кошмар! Неужели я и впрямь надеялась, что мой обман сойдет мне с рук?

Да. А почему бы нет?

И все же теперь, когда правда открылась, я испытываю облегчение. Моя жизнь перевернулась вверх дном, но я наконец-то могу говорить о себе без утайки. Люди, которым я дорога, имеют возможность узнать, какая я на самом деле. Люди по обе стороны разделительной черты. Те, кто знает меня как Джози, очевидно, я имею в виду Кит; и те, кто любит Мари. Маленькими глоточками потягивая чай, я наблюдаю за луной, скользящей по поверхности воды. Интересно, как отреагирует на это Нэн? Гвенет?

Мама.

Мой факел ненависти к матери пылает так давно, что я воспринимаю ее только как соломенное чучело[41], которое сама сотворила из нее. Но теперь, когда лунное сияние и море обволакивают меня тем же светом, что и в детстве, я вспоминаю ее с другой стороны. Ту маму, которая с чуткостью отнеслась к Дилану, дала пропащему юноше пристанище. А ведь в ту пору, когда это случилось, она была моложе меня, поражаюсь вдруг я. Меня она родила в двадцать один год. Значит, ей не было и тридцати, когда к порогу нашего дома прибило Дилана. Сексуальная молодая женщина, доставшаяся в жены человеку, который был гораздо старше нее.

Спиной прислонившись к стене, я думаю о том, что это была за жизнь для нее. Отец был почти на пятнадцать лет старше мамы и в первые годы их брака сходил по ней с ума.

Когда он начал заводить любовниц? Когда она узнала?

От этих мыслей мне становится грустно.

Непонятно откуда всплывает одно давнее воспоминание. Мне тогда было четыре-пять лет. Мы с мамой вместе сидели на просторной террасе нашего ресторана и смотрели на океан. Она пела мне – балладу о русалке, предупреждавшей моряков о кораблекрушении. Картина разворачивается перед глазами, словно живая: плеск волн, безмолвная луна, голос матери, ее руки, обнимающие меня. Узел в груди начинает нещадно ныть.

Мама.

В тот день, когда произошло землетрясение, мы с ней были в Санта-Крузе. Она купила мне мороженое, но не потому, что я его любила, – это было ее любимое лакомство. Мною владела неизбывная печаль, я пребывала в оцепенении, живот после аборта жутко болел. Мама была на удивление молчалива.