Когда погаснет лампада

Мужчины осторожно поднимают раненого — Вениамин и профессор за голову и плечи, возчик Мордехай за ноги — и укладывают его на телегу.

— Вениамин! — говорит Лида. — После того, как отвезешь его, возвращайся сюда. Они тут все с ума посходили — и Клава, и ее муж! Его могут арестовать!

Вениамин видит страх в ее глазах. Несмотря на все разочарования, тянется его сердце к этой бледной девушке.

— Хорошо, — сухо отвечает он.

Телега трогается с места. Из соседнего дома выскакивает молодая женщина в треугольном платочке, кое-как повязанном на растрепанную голову. Она подбегает к телеге и некоторое время идет рядом, внимательно всматриваясь светлыми глазами в лицо раненого. Это Клава Боброва.

— Моня! — говорит женщина. — Монечка…

Соломон поворачивает в ее сторону голову и делает безнадежное движение рукой. Губы его кривятся, будто он хочет что-то сказать, но не слышно ни слова. Во-первых, потому, что больно, во-вторых, потому, что сознание своего беззубого уродства причиняет молодому человеку дополнительные страдания.

— Клава! — слышится вдруг грубый мужской голос, голос Боброва.

Женщина испуганно замирает на месте. Возчик Мордехай, хорошо знающий свое дело, причмокивает и стегает Павлика кнутом так, что тот понимает: сейчас упрямиться не следует. Мерин быстро снимается с места, телега летит за ним мимо сосен вельбовского леса. Вот уже скрылась из виду деревня, а мерин все продолжает трудиться, резво перебирая копытами под уклон дороги. Телегу болтает из стороны в сторону, лицо Соломона искажено гримасой боли. Но вот слегка натянуты вожжи, и Павлик, уловив намек, переходит на тихий вдумчивый шаг. Настало время говорить возчику Мордехаю.

— Если не ошибаюсь, — произносит возчик, указывая глазами на Соломона, — это сын резника Хаима-Якова. Мальчик-забавник…

— Оставьте его, реб Мордехай. Человеку и так плохо.

Но Мордехай, как видно, никогда в жизни не изучал азов дипломатии. Он сидит на козлах, разминает папироску и время от времени выдает выражения, которые далеки от медоточивых. Тоже мне украшение дней наших! Детки наши святые! Ни тебе Торы, ни тебе ума, ни тебе добрых дел!

Нет, не ходит Мордехай вокруг да около. Привык рубить топором без лишнего умничанья.

— Реб Мордехай! — говорит Вениамин, пытаясь отвлечь внимание возчика от Соломона. — Ты ведь еще не закончил рассказывать мне про дачниц.

Но в этот момент наступает время курить папиросу, и Мордехай неторопливо закуривает. Да, он не питает особой симпатии к этим коровам, хотя они и дают ему возможность заработать на хлеб. Они приносят на рынок дороговизну и ненависть к евреям. Взгляните хотя бы на то добро, от которого ломится телега Мордехая в жаркие летние дни. Мешки с мукой, крупой, горохом и фасолью; плетеные корзинки всех видов и сортов, а в них — горшки с маслом и молоком, яйца, мясо, помидоры и прочие вещи, которые требуют осторожного с собой обращения; отдельно — арбузы и дыни. И на всем этом — куры! Куры вместе с петухами, которые квохчут, кричат, шумят, а потом замолкают, открыв клювы от жажды. А еще выше, уже после кур, — женщины. Женщины с необъятными телесами и огромными задами, которые уже не годны ни на что, кроме проматывания денег, пустой болтовни и прочих глупостей.

— Мадам Рабинович! — говорит одна из них. — У меня создалось впечатление, что у той вашей курицы ослабли путы.

— Ой-вей! — восклицает мадам.

Но пока она смотрит на курицу, пока сдвигает свой зад с места и протягивает руку в нужном направлении, птица действительно успевает развязаться и спрыгнуть с телеги. Тут же поднимается крик несусветный:

— Стой! Стой! Курица!

Все три женщины слезают на землю и открывают сезон охоты. Но упрямая курица ловко ускользает от неловких охотниц. Смотреть на это смешно, как в театре. Женщины ходят кругами, пытаясь окружить беглянку, и при этом приманивают ее всеми возможными средствами. Тут тебе и «цып-цып-цып», и ласковые речи, и чуть ли не молитвы. Но по-хорошему не помогает, и приходит черед ругательств. Пригнувшись и широко расставив руки, а то и подолы платьев, охотницы берут свободолюбивую курицу в кольцо. Вот оно вроде как замкнулось, и женщины постепенно сжимают кольцо. Наконец одна из мадам решает, что настало время штурма, и бросается вперед — поймать, схватить, связать! Но курица тоже не дремлет: она открывает клюв, издает боевой клич и, низко наклонив голову, проделывает искусный маневр меж неуклюжих женских конечностей — наружу, в спасительную сень придорожных кустов, где и пропадает из глаз, на сей раз уже навсегда.

Телега минует мост; лошадиные копыта мягко стучат по дощатому настилу. Отсюда дорога идет в гору, и, значит, повторяется трехэтапный ритуал с плевком, причмокиванием и кнутом.

— Н-но, Павлик!