Когда погаснет лампада

Оба они тоже слегка пьяны. На Вениамина возложена обязанность следить за патефоном, и он пользуется этим, чтобы исполнить поручение Рахили. Среди пластинок — балеты, арии и витиеватые версии молитв в исполнении знаменитых варшавских хазанов двадцати-тридцатилетней давности. И вот в комнате слышится хриплый напев «Хашкивейну»[31]. Но Залман Шотланд не обращает никакого внимания на эти мелочи. Плевать он хотел на какое-то «Хашкивейну». Залман Шотланд готов реветь до прихода Машиаха.

И вот ты пришел,Но денег-то нет,И жизнь опостылела мне…

И Рахиль Фейгина, красивая женщина с тонкой талией, смеется, уже не сдерживаясь, хохочет до слез, до изнеможения.

С того вечера переехал Соломон в арбатский полуподвал. Без сомнения, молодая пара была счастлива совершенно. Они смотрели друг на друга блестящими глазами, обменивались понятными только им двоим смешками, и сумрачный полуподвал казался этой паре золотым дворцом.

Спустя несколько дней пришло письмо из Гадяча.

«Дорогой сынок! — писала Песя. — Мы получили твою телеграмму. Шлю тебе и моей невестке Эсфири материнское благословение и от всего сердца молюсь о вашем счастье и благополучии. Пусть пошлет вам Господь здоровья, и радости, и долгих дней жизни. Большая просьба от нас к тебе, к нашей невестке Эсфири и к ее родителям: приезжайте на лето в Гадяч! Если вы еще не делали там хупу, можно будет сделать это у нас, пусть и скромненько. Ведь, при всем уважении к загсу, обычаи Израиля остаются все теми же. И ты, дорогой наш сынок, не должен забывать своего еврейства. А в Гадяч и Вельбовку уже собираются дачники…»

Так писала Песя своему легкомысленному сыну, который в глубине сердца всегда оставался верен матери. Родители Фирочки тоже получили письмо-приглашение — несколько теплых, за душу берущих слов. Среди приглашенных был и Вениамин: как же можно было забыть о нем после всего пережитого? Но последнее слово все же оставалось за Фирочкой. Несмотря на свои восемнадцать лет, она командовала всеми в семье Шотланд, твердо держа бразды правления в нежных своих руках. Фирочка внимательно прочитала пришедшие из Гадяча письма, подумала и постановила: «Едем!»

И было так. Самого Соломона никто даже не спрашивал — он пока не достиг того статуса, когда мог бы осмелиться на какие бы то ни было возражения перед голубыми очами своей юной супруги. Пока еще она властвует над ним безраздельно. В те дни ощущал себя Соломон молодым учеником в доме наставника, незначительным придатком в полуподвале Филипповского переулка, как будто все, происходящее там, не вполне касается его самого. Весь смысл жизни и все ее содержание сосредоточились для него в Фирочке — в ее глазах, голосе, горячем манящем теле, в сиянии ее чистого лица, в ее смехе, женском и детском одновременно.

И вот в начале июля отправились в Гадяч восемь достойных людей. Жених и невеста составляли первую, главную пару. Вторая и третья были представлены Залманом Шотландом и Шоулом Левиным с женами. И наконец, четвертая пара: цветущий мальчуган Боренька Левин и скромный парень Вениамин.

Рахиль не смогла присоединиться к компании: она работала в тресте еще не так долго, чтобы получить право на летний отдых. Как раз в тот год были приняты весьма строгие законы относительно рабочей дисциплины, поэтому Рахиль даже не заикалась об отпуске.

Это стало большим разочарованием для Вениамина. Хотя их отношения всегда были немного странными, как костер, который то вспыхивает до самого неба, то угасает почти полностью, то пробуждается снова…

Накануне отъезда он навестил Рахиль в ее комнате на Дубининской улице. Она жила теперь одна. Эпштейн вернулся домой к Марии Абрамовне, женщине с необъятным телом и опасными глазами, которая так хорошо умела прикрывать мужчину-птенца крыльями своей заботы. И, конечно же, Мария Абрамовна приняла изменника-мужа, пожалела и простила, хотя в утешении нуждалась скорее она, а не он.

— Значит, уезжаешь… — говорит Рахиль.

Как всегда, стройна и пряма эта красивая женщина. Как сверкают в полумраке комнаты ее белые зубы!

— Да, уезжаю.

За открытым окном угасает день; шум завода имени Владимира Ильича доносится сюда сквозь тонкую занавесь полумрака.

— Что ж, не упусти там возможности…

Глаза, полные ненависти, с силой вперяются в лицо Вениамина.

Как видно, опять Рахиль настроена на ссору и на ревнивые упреки. Снова пустые, несправедливые, лживые слова! Если сейчас Вениамин осмелится приблизиться к раздраженной женщине, то схлопочет пощечину — он знает это по прошлому опыту. Но мало-помалу парень выучился науке обращения с этой актрисой. Вместо того чтобы оправдываться, он сам повышает голос, а взгляду добавляет гнева.

— Я не обязан отчитываться перед тобой! — резко говорит Вениамин. — Хватит с меня твоих обвинений! Прощай!

Он поворачивается уходить и уже у двери слышит за спиной:

— Если ты сейчас уйдешь, значит…

— Ну?

— Значит… значит… значит, ты дурак! Ты полный дурак! В голове у тебя нет ни капли мозгов!

— Нужен ли мозг, чтобы разговаривать с такой сумасшедшей, как ты?