Когда погаснет лампада

Вениамин смотрит на него широко раскрытыми глазами: чему тут радоваться? Нет, что-то не в порядке со служкой, что-то нехорошо…

Берл Левитин поворачивает разговор на политику. Он ежедневно, от корки до корки, читает газету «Правда» и имеет свое мнение по любому вопросу. Вот уж для кого нет тайн в лабиринтах высокой политики! Гитлер никогда не посмеет объявить войну всему миру. Война, достопочтенные мои, дело сложное и запутанное, особенно в наше время. Для войны нужны десятки тысяч танков и самолетов, боевых и транспортных кораблей, дальнобойных и противотанковых орудий, бомб и минометов… — и, конечно, множество спецов и профессионалов! Пехотинцы и танкисты, артиллеристы и кавалеристы, летчики и моряки. Нужен огромный флот и море горючего — откуда, спрашивается, Германии взять столько нефти?

Такова строгая оценка Берла Левитина, человека большой политики. Говоря, он в подтверждение своих слов рубит рукой воздух, причем не просто абы как, наподобие ветряной мельницы, а так сдержанно и в то же время резко, что никому даже в голову не приходит усомниться в сказанном. Постепенно Берл входит во вкус и громит немцев своими речами, не оставляя от них камня на камне.

— А еще ведь у нас есть Англия, помните? — грозно вопрошает он. — А про Францию забыли? А наша Красная армия — что, вот просто так, запросто, даст Гитлеру захватить весь мир?

— В Англии — Чемберлен… — робко вставляет Вениамин.

Но кому тут дело до какого-то Чемберлена? До Чемберлена тут еще меньше дела, чем до самого Вениамина…

— Ну а Америка? — не унимается Берл Левитин, и рука его разрубает море политики до самого дна. — Положите на весы промышленность всего мира, и американская все равно перевесит!

— Бог даст, будет мир… — вздыхает в сторонке старая Песя, простая женщина, еврейская мать. — Пусть только будет мир и спокойствие…

Хаим-Яков Фейгин сидит во главе стола, клубится его всклокоченная каштановая борода, клубится дым, поднимающийся из трубки, облаком окутывая слабую лампочку. Лишь резник реб Довид, незрячий на один глаз, не интересуется политикой вовсе. Сидит себе, тычет вилкой в миску с огурцами.

— Наливайте, евреи! Еще стаканчик, чтоб Гитлер провалился! — говорит хозяин, наполняя стаканы.

Женщины отхлебывают медового вина, заедают выпечкой; мужчинам больше по душе водка и соленые огурцы.

Затем все запевают песню. Поют и «Чистоту нашего сердца», и «Владыку мира», и другие еврейские напевы древних времен. Дирижирует, конечно, Берл Левитин. К пению присоединяется и бабушка Песя; бусинки пота блестят в мелких морщинках ее лба, едва приметная улыбка трепещет на лице. Сара Самуиловна молчит, в глазах ее — тихая радость умиротворения. Сама она родилась в Судилкове, на Волыни, и впервые слышит, чтобы «Владыку мира» пели таким образом.

— А теперь, Венька, твоя очередь! — кричит Берл Левитин. — Выдай-ка нам «Ты уезжаешь…».

Нынешним летом именно эта песня ходит у старика в фаворитах.

— «Ты уезжаешь от меня далёко, мой дорогой…» — запевает Вениамин песню девушки, которая влюблена в парня, уходящего на армейскую службу.

Сара Самуиловна тихонько подпевает сыну: такая версия песни в Судилкове считалась канонической. Еще тридцать-сорок лет назад эти мелодии были известны в местечке каждому — наивные простые напевы простых еврейских девушек.

— Ой, как хорошо! Как хорошо! — оглаживая бороду, вздыхает Хаим-Яков, хозяин дома.

Тем временем старому резнику надоело ворошить огурцы вилкой. Он начинает рассказ о своем сыне Шмуэле, которого призвали в армию. Шмуэль-то хром, не про вас будь сказано, хром на одну ногу с самого рождения. Ну как можно призвать такого парня? Белый билет, и дело с концом! Такую хромоту лечить — только зря деньги переводить. Кто же мог подумать, что именно мой Шмулик не понравится докторам? Короче говоря, стали его врачи проверять; этот поплакал, тот поплакал, а в конце и говорят: притворяешься, мол, симулянт! Трудно поверить!

И старик пускается в длинный рассказ о больницах, поездках и прочих приключениях Шмуэля-недотепы, рассказ, который не слушает никто, кроме разве что Вениамина. Хозяин дома и Берл Левитин с головой уходят в спор, грозящий вот-вот перерасти в ссору. Каждый стоит на своем; пальцы воздеты, всклокоченные бороды дрожат, лбы прорезаны глубокими морщинами, щеки раскраснелись… И кто бы, глядя на них, мог подумать, что предмет спора не стоит и ломаного гроша! Полная, правду сказать, ерунда: спорят, какой из хазанов лучше. Хаим-Яков утверждает, что нет и не было более значительного хазана, чем Сирота, в то время как Берл коронует в короли Пиню Минковского из Одессы. Бывал ли кто-нибудь из вас в Бродской синагоге Одессы? Слыхали ли чудо тех песнопений, тот блистательный хор, и голос Пини Минковского, превосходящий и затмевающий все остальное?