Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)

— Сообщение о том, что получен сигнал бедствия с яхты, потерпевшей крушение где-то к югу от Ская. Сигналы слабые, прогноз неблагоприятный. Точное местоположение не установлено. Спасательная авиация начнет поиск с первыми лучами солнца. Это все.

— Это я могу организовать. Зачем вам это, Каролина?

— Хотел бы пошарить вокруг. Осмотреть окрестности, но так, чтобы это ни у кого не вызвало подозрений. На восточной оконечности острова Торбей есть маленькая пустынная песчаная коса, хорошо защищенная крутым берегом и соснами. Будьте добры выслать туда вертолет с большим радиусом действия завтра перед рассветом.

— Сейчас я, как фокусник, щелкну пальцами и — оп-ля! вертолет к рассвету будет на месте. Ведь это всего через 14 часов.

— Сегодня утром в пять часов вы собирались щелкнуть пальцами и прислать вертолет за мной к 12-ти дня. То есть через семь часов, а сейчас четырнадцать часов вызывают затруднение? Хотя на этот раз вертолет нужен для более важного дела, чем взбучка, которую вы собирались задать мне в Лондоне.

— Свяжитесь со мной в полночь, Каролина. Бог с вами, надеюсь, вы знаете, что собираетесь делать.

— Да, сэр, — сказал я. Я не имел в виду, что знаю, что делать. Да, сэр, хотел сказать я ему, надеюсь, я знаю, что делать дальше.

Если ковер в салоне "Шангри-Ла" стоил хоть одним пени меньше пяти тысяч фунтов, значит, старик Скурос приобрел его по случаю, через вторые руки. Шесть на девять метров, бронзовые, коричневые и золотые, но в основном золотые узоры — палуба была похожа на поле спелой пшеницы, эту иллюзию усиливал высоченный ворс, по которому не так-то просто было передвигаться. Это проклятую штуку надо было переходить вброд. Я в жизни не видывал ничего роскошнее, если не считать обивки, скрывавшей две трети площади переборок. На фоне обивки ковер выглядел довольно дешево. Персидская или афганская парча, чьи тяжелые, сверкающие складки переливались при малейшем движении "Шангри-Ла". Там, где не было обивки, переборки были обшиты ценной тропической древесиной, из нее же был изготовлен великолепнейший бар на корме. Роскошнейшие канапе и табуреты возле бара, обитые темно-зеленой замшей с золотой окантовкой, — вот вам еще одно состояние. Да что говорить! Если продать окованные медью столики, которые были аккуратно расставлены на ковре, то на эти деньги можно было бы прокормить в течение года семью из пяти человек в гриль-баре отеля "Савой".

Слева смотрели две картины Сезанна, справа — две Ренуара. Не стоило вешать здесь картины. Среди этой роскоши они не могли привлечь к себе внимания. Им было бы уютнее на камбузе.

И мне тоже. И Ханслетту тоже, наверняка. Дело даже не в том, что наши спортивные пиджаки и шарфы на шее были в резком противоречии с обшей роскошью обстановки с черными галстуками и смокингами хозяина и его гостей. И не в том, что общий разговор, казалось, велся с единственное целью, поставить нас с Ханслеттом на место. Вся эта болтовня об акциях, акционерных компаниях, учетных ставках и концессиях, о миллионах и миллионах долларов, — все это, конечно, не могло не подавлять людей малоимущих, но не нужно было быть гением, чтобы понять, как мало эти ребята в черных галстуках старались произвести на нас впечатление. Для них все эти акции и компании были единственным смыслом их существования, потому разговор все время вертелся вокруг них.

Если отключить звук, как это можно сделать в телевизоре, то все происходящее здесь со стороны выглядело бы вполне нормально. Все вокруг так удобно, продуманно. Глубокие кресла обещают приятный отдых. Огонь в камине пылает ярко, почти ослепительно. Скурос сияет улыбкой хлебосольного хозяина. Стаканы ни на мгновение не остаются пустыми — хозяин незаметно нажимает на кнопку звонка, возникает стюард весь в белом с головы до ног, бесшумно наполняет стаканы и столь же бесшумно исчезает. Все так изысканно, так роскошно, так приятно и спокойно. Пока выключен звук. Но стоит включить его, и вам тут же захотелось бы оказаться подальше отсюда.

Скурос наполнил свой стакан в четвертый раз за те сорок пять минут, что мы пробыли здесь, улыбнулся своей жене, сидевшей в кресле у огня, и провозгласил тост:

— За тебя, моя дорогая. За твое терпение, с которым ты следуешь за нами повсюду. Это самое скучное путешествие для тебя, самое скучное. Но ты молодец.