Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)

Я сделал так, как Хатчинсон советовал мне, предоставил течению доставить меня на "Файркрест" — теперь спешить было некуда — и без труда нашел его. Хатчинсон помог мне вскарабкаться на палубу, и помощь его была весьма кстати.

— Рад тебя видеть, братец! — сказал он. — Вот уж не думал, что придет день, когда Тим Хатчинсон будет тысячу раз умирать от страха, однако этот день пришел. — Как обстоят дела?

— Нормально. У нас есть время. Еще пять или шесть часов.

— Пойду вытащу якорь.

Три минуты спустя мы легли на обратный курс. Я без сил сидел на койке, пытаясь наскоро забинтовать глубокую рану, тянущуюся от нижнего ребра до плеча. Вошел Хатчинсон. Я не видел его лица, но его застывшая фигура была весьма красноречива.

— Что случилось, Калверт?

— Квинн. Я встретил его в бронированной камере.

Он подошел и молча стал помогать мне накладывать повязку.

— Квинн умер, — утвердительно произнес он.

— Квинн умер. Он перерезал собственный воздушный шланг.

Я рассказал все, что случилось, и он ничего не ответил. Он не произнес и дюжины слов на обратном пути до Крейгмора. Я знаю, он не поверил мне. Знаю, он никогда не поверит. И дядюшка Артур тоже. Он до конца дней своих не поверит мне. Но его реакция весьма отличалась от реакции Хатчинсона — его лицо выражало профессиональное удовлетворение.

— Не прошло и двадцати четырех часов, — торжественно заявил он за чаем, — с тех пор, как я приказал Калверту найти и обезвредить этого типа любым способом, какой он сочтет нужным. Должен признаться, что не думал, что этот способ будет именно таким: нож и воздушный шланг. Хороший удар, мой мальчик, очень точный удар.

Шарлотта Скурос поверила мне. Не знаю почему, но она мне поверила. Пока она сдирала временную повязку и накладывала новую, я рассказал ей все. И она поверила мне и не задавала никаких вопросов, а когда я поблагодарил ее за повязку и за доверие — она улыбнулась мне.

Шесть часов спустя. Без двадцати минут одиннадцать вечера. Мы уже собрались на "Файркрест" — Как говорится "Отчизна на подвиг зовет". Шарлотта уже мне не улыбалась. Она смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые собираются о чем-то попросить и понимают, что скорее всего им откажут. Взгляд ее был отнюдь не ласковым. Не дожидаясь ее слов, я заявил:

— Простите, Шарлотта. Мне искренне жаль, но ничего не выйдет. Вы не пойдете с нами. —  Она была одета в черные брюки и свитер — самая подходящая одежда, чтобы идти или намереваться идти с нами на полуночную увеселительную прогулку. — Мы собираемся не на пикник на Темзе. Вспомните, что вы сами говорили утром. Там будут стрелять. Вы думаете, мне хочется видеть, как вас убьют?

— Я останусь внизу, —  настаивала она. — Я буду очень осторожна, на палубу выходить не буду. Пожалуйста, Филип, разрешите мне пойти с вами.

— Нет.

— Вы говорили, что готовы ради меня на все. Помните?

— Это нечестно, и вы это знаете. Все, чтобы помочь вам, я имел в виду. А не то, что приведет к вашей смерти. Пусть убьют кого угодно, только не вас.

— Кого угодно? Вы так ко мне относитесь?

Я кивнул.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, ее глаза удивленно расширились, губы зашевелились, словно она силилась что-то сказать и не могла.

Резко повернувшись, я вышел и повернул ключ в замке ее спальни.

Туман к тому времени поредел, видимость была не менее ста метров. Я посмотрел на светлую Т-образную щель, образовавшуюся в том месте, где створки ворот эллинга неплотно примыкали друг к другу и чуть-чуть не доставали до крыши постройки.

— Слушайте, — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина корпуса у нас четыре с половиной метра. Ворота не шире шести. Кроме того, скорость приливного течения довольно приличная. Вы в самом деле рассчитываете провести судно в этот проход достаточно быстро, чтобы снести ворота, я не налететь при этом на скалы?

— Другого пути все равно нет.

Получилось у нас не совсем так как планировалось. Двери, вместо того чтобы распахнуться на шарнирах, сорвались с петель, и мы с оглушительным грохотом понесли все это перед собой. Впрочем это сыграло нам на руку, снизив нашу скорость. Алюминиевую носовую мачту с любимой телескопической антенной дядюшки Артура  срезало с неприятным металлическим скрежетом как раз на уровне рулевой рубки. Это еще уменьшило скорость. Винт, отрабатывал полный назад, но все же мы двигались слишком быстро до тех пор, пока скрежет, хруст дерева — частично нашей обшивки, но большей частью ворот, — и визг резиновых шин, густо навешенных на носу, не прекратился, и мы со страшным ударом не остановились, зажатые между водолазным ботом и левой стенкой эллинга. Дядюшка Артур был, должно быть, в весьма растрепанных чувствах — растрепанных так же, как и обшивка его возлюбленного "Файркреста". Хатчинсон дал малый вперед, чтобы удерживать судно в заклиненном положении, и включил прожектор — не столько для того, чтобы освещать и без того ярко освещенную внутренность эллинга, сколько для того, чтобы ослепить свидетелей нашего вторжения. Я вышел на палубу с автоматом в руках.