Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Тут подошла мама и приказала мне слезть с дерева. Мама тяжело дышала, лицо у нее было красное. Она долго отчитывала меня за мое несносное поведение, но ведь это же вообще манера всех взрослых: они быстро устают и так же быстро теряют терпение. Ни белки, ни зайцы их совершенно не интересуют. Они вечно хмурят брови, и можно подумать, будто они чем-то всерьез озабочены. Я часто слышу по ночам, о чем разговаривают мама с отцом: вот, мальчик уже совсем большой, пора откладывать деньги… Ни разу еще я не видел белок или зайцев, которые откладывают деньги!

Я слез с дерева и опять побежал впереди мамы. Дорожка круто свернула, и мы как-то сразу очутились высоко на склоне холма. А еще выше склон густо зарос сливой. Ветки самого большого дерева были увешаны сотнями грязных тряпичных куколок. Это был мазар пира Шахмурада, смотрителя мазара звали дядя Рамазани, а его сын Джура был моим лучшим другом. В день полной луны он всегда выходил на дорогу и ждал меня. Пока мама оставалась на мазаре, мы с Джурой играли в прятки среди сливовых деревьев, выискивали в сухой листве ярко-красные упавшие сливы и ели их, а в сочной зеленой чащобе пел соловей, ворковали горлинки и оглушительно трещали скворцы.

Мне нравилось приходить на могилу святого Шахмурада, я очень любил играть с Джурой, любил дядю Рамазани, поэтому, увидев мазар, я сразу же объявил маме:

— Мама, я решил, когда вырасту, стать мусульманином.

Я не понял, что произошло, что дурного я сказал, отчего мама, вздрогнув, схватила меня за руку и сильно ударила по щеке. Так ударила, что я заплакал от боли и ревел всю дорогу до дома. Белочки под деревом видели, что я плакал, пастушонок под инжиром и эта его девочка тоже видели, что я плакал, а моя мама много раз приказывала мне утереть лицо и прекратить рев. Но я заупрямился и плакал нарочно, чтобы весь мир видел, что я плачу. Моя мама бьет меня — и вот я плачу. Я превратился в серую белку, а мама повсюду ищет меня. Я стал зайцем и спрятался, а мама как безумная кружит по лесу. Я соловей в зарослях сливы, а мама бродит вокруг мазара. Так ярко я вообразил себе мамины злоключения, что мне стало мучительно жалко ее, — и я расплакался еще сильнее. Плакал я, пока мы не вошли в дом, и отец, чтоб я успокоился, разрешил мне поиграть в саду.

Именно этого мне и хотелось больше всего. Слезы мои мигом просохли, и я побежал в свой любимый уголок большого сада — там были вкопаны в землю большущие железные перекладины, которые поддерживали виноградные лозы, а вокруг все было оплетено пурпурными бугенвилиями. Я не сомневался, что Тарон ждет меня где-нибудь поблизости от железных арок. Я покричал немного, побегал, поискал и наконец увидел: она залезла на железную перекладину, спряталась там и тайком поедает виноград. Я стащил ее за ногу с перекладины, раскрыл ей рот и начал запихивать виноградину за виноградиной.

— Отпусти! — отбивалась Тарон. — Ты что делаешь? Отпусти же!

Я отпустил ее и объяснил:

— Мы в пастухов играли. Так пастух пастушку кормит инжиром.

— Глупости какие! Один другого за шею обнимает и кормит, так что ли, по-твоему?

— Сам видел. Ну ладно, я тебя кормил, теперь ты меня!

— Нет, сначала ты меня еще покорми! — возразила Тарон.

— Нет, ты! — заупрямился я.

— Тогда давай считаться! — предложила Тарон. Быстро тыча пальцем то в свою грудь, то в мою, она начала считать нараспев:

— Икар-дхукар, волк пришел, и кого же он нашел? Тебя! Ты меня корми виноградом! На тебя пришлось!

Я было задрал голову к высокой железной перекладине, но быстро раздумал и сорвал спелую кисть винограда с самого видного места. Отрывая по виноградине, я начал класть их в рот Тарон и считать:

— Акар-дхакар, волк пришел, и кого же он нашел! Все. Теперь ты меня корми.

А Тарон вдруг выхватила у меня виноградную кисть и побежала. Бегать она умеет. И визжать тоже.

— Не буду! А я не буду! Не буду кормить!

Я погнался за ней. Тарон от меня. И никто не подумал, куда мы мчимся — опомниться не успели, как оба, задыхаясь, стояли перед самой верандой. Мама схватила Тарон за шиворот и дала ей хороший подзатыльник, и еще, и еще!

— Мерзкая девчонка! Скверная неприкасаемая девчонка! Играть с моим сыном в день полной луны!^[6] Мальчик нездоров, и тебе сто раз было говорено не таскаться сюда! Смотри мне, я тебе все кости переломаю, если еще хоть раз увижу тебя здесь.

Моя мама так разошлась, что и вправду могла бы, чего доброго, Тарон кости переломать, если бы не отец, который пришел моей подружке на выручку.

Он взял Тарон на руки — та ревела во весь голос — и унес ее в сад. Потом он нарвал ей краснощеких яблок; при виде яблок Тарон сразу забыла про подзатыльники и заулыбалась сквозь слезы.

Отец после этого сказал маме:

— Если ты еще раз помешаешь мальчику играть с Тарон…

— Тарон неприкасаемая, она дочь сапожника!

— Неважно, чья она дочь. Тарон просто маленькая девочка.

— Можешь эти свои красивые идеи держать при себе! Я не допущу, чтоб мой сын сошел с пути веры, как ты! Правда, этого не будет, мой маленький?

Мама прижала меня к себе и тихонько спросила:

— Ты ведь мамин сын?

Мне было очень страшно, и я сказал: