Когда шатается трон

В глубине в свете фар и фонарей маячили какие-то неясные фигуры.

– Руки, покажите руки! Одну вверх, другой оружие держите. За ствол держите, обоймы и магазины сброшены. И без глупостей: огонь открываю без предупреждения. Пошли!

Откуда и кто кричит – не видно. Свет, бьющий в лицо, глаза слепит.

– По двое, расстояние между двойками три шага.

Потянулись бойцы, одна рука над головой, в другой автомат, который прикладом по земле скребёт.

– Туда бросать!

Загремел металл о металл – бесполезные в данном случае железяки полетели в общую кучу.

– Кто без оружия – отходи в сторону, рук не опускать, строй не нарушать.

Значит, шмон будет.

Тянутся бойцы, растёт куча оружия. Задние ряды напирают на передние, отчего те сдвигаются вперёд.

– Кто командиры?.. Сюда вышли.

Командиры шагнули из строя, пошли на голос.

– Стоять!

Встали. И что дальше?

– На территории кто-нибудь еще остался?

– А ты поди, проверь.

– Кто сказал?

– Ну я, – сплюнул на землю Крюк.

Сзади потянуло дымком. Что такое?

– Сволочи, бумаги подожгли! Карпенко! Бери свой взвод и переверни там всё вверх дном, чтобы ни одной бумажки не пропало. Бегом!

Взвод рысцой побежал к распахнутым воротам. А дальше… Дальше взвод полез в здание. Буром, на дурачка, видно, уверовали в свои силы или потому, что торопились. Растянулись по коридору, ощетинившись стволами и вышибая ногами двери. Пусто. Никого… Везде – никого…

– Оттуда запах!

– Быстро!

Побежали, чтобы приказ исполнить, чтобы ни одной бумажки не потерять. Вышибли дверь, а там дым такой, что не продохнуть и что-то, мерцая, полыхает как костёр в тумане. А это костёр и есть, только не дрова горят, а папки!

– Кравцов, быстро за водой. Всем отделением! Найдите ведра. Не найдёте, хоть гимнастёрки мочите!

Побежало, громыхая по полу, отделение Кравцова туалет искать…

Остальные метнулись в кромешную тьму огонь затаптывать. Но не добежали. Из черноты, как из преисподней, их схватили сильные руки, перехватили рты ладонями, чиркнули заточками под кадыками. Что-то забулькало, закапало на пол… Но гудит, трещит пламя, приглушая звуки.

– Эй, что там у вас?

Тишина.

Еще несколько солдат сунулись в дым и пропали, как сгинули.

– Вы где, чего молчите?

Страшно, жутко, когда уходят бойцы в темноту и ни звука, ни вскрика…

А в туалете тоже бойня: режут военных, как баранов, выскакивая из кабинок и из-за углов, а выстрелить те не успевают, потому что в руках полные ведра и даже если их бросить, на это уходят мгновения. Равные их жизни.

Засада? И нужно бы, как на фронте, закатить в темноту, в пламя, пару гранат и распушить от бедра длинные очереди, чтобы всех, кто в комнате, положить. Но нельзя, свои там. Ушли и не вернулись. На это и был расчёт.

Вдруг чей-то голос:

– Помогите, я ранен!

И еще один сдавленный стон.

– Это же Трофим! Ты где?

– Здесь… Один я…

Спасибо, служивый, отработал. Позвал своих, подал голосок, на который, как на манок, новые жертвы пошли. И вновь тишина, потому что подранкам горло заточки перечеркнули.

– Трофим… Ты где?

Вскинулись тени с пола, ориентируясь снизу по ногам, действуя на ощупь, но не промахиваясь. Завалились солдаты, захлёбываясь своей кровью. Был взвод, да не стало его. Один в живых остался. Этого встряхнули и к дверям поволокли. Ткнули ножом в спину против сердца.

– Жить хочешь?.. Тогда командира зови. К телефону. Как его зовут?

– Подполковник Никифоров.

– Вот его и зови.

Кивнул.

– Давай базарь!

Боец высунулся на крыльцо, крикнул:

– Это я!.. Товарищ подполковник… Вас Карпенко зовёт. К телефону, он по нему говорит. Вас на связь требуют для переговоров, с другими разговаривать отказываются.

Телефон? Ну да, городской, по которому можно позвонить, чтобы поторговаться. А куда еще? Свой номер они знают. Всё просто – зверь сам на охотника бежит.

– Скорее!

– Сейчас иду. Четыре бойца со мной.

Побежал к зданию, фуражку на ходу придерживая. Клюнула рыбка, клюнула. Только кто здесь рыбка, а кто рыбак, не понять. Рыбка думает, что она рыбак, и на крючок насаживается. Сама.

Новая партия солдат вошла в здание. Спокойно вошла, потому что там свои, там второй взвод шмон навёл.

– Карпенко! Карпенко, твою мать! Где ты, чего молчишь?

Но нет Карпенко. В живых нет.

– Вы где?..

Здесь, да не те! Короткая, так что маму помянуть не успели, резня.

– Тихо! Пикнешь – смерть!

Возле глаза, возле самого зрачка – заточка. И в спину что-то впивается, так что кровь по хребту горячим ручейком ползёт. Страшно…

А рядом, в шаге, бойцы хрипят. Уже мёртвые.

– Сейчас прикажешь своим грузить пленных в машины. Всех сразу.

– А если нет? – прошептал подполковник.

– Тогда… Убивать не станем, зачем чужую работу на себя брать – яйца на хрен отрежем. А твоя жизнь, один чёрт – под откос. Тебя прокурор на Колыму законопатит, где таких, как ты, без яиц, ждут не дождутся.

Затрещала ткань внизу живота, и что-то холодное и острое ткнулось в промежность, буравя кожу.

– Ну что, на Колыму при достоинстве или туда же, но без него? Выбирай.