Когда умирает осень

Ветер все нарастал и касался своим невидимым медиатором струн электрических проводов на столбах, извлекая из них резкие, неприятные, фальшивые завывания. Волны озера, смешиваясь с выливающимися в него потоками ливня, пережевывали и снова выплевывали на поверхность весь тот мусор, что скрывали в своих глубинах до проявления стихии.

Простояв неподвижно на берегу некоторое время, мальчишка подумал, что озеро все-таки поглотило бедное животное, а вместе с ним и его, мальчика, страшную тайну. Ливень, наконец, обратил на себя внимание, и мальчик устремился назад в сторону своего U-образного обиталища, но при этом постоянно оглядываясь и озираясь. Он как будто боялся того, что котенок выберется сейчас из пучины на берег, вот-вот догонит его и будет преследовать, всем своим видом указывая на своего малолетнего палача. Почти в панике от этого внезапного, кошмарного наваждения, мальчик опять прибежал к берегу. Ему вдруг на секунду показалось, что где-то вдали, почти на середине озера, вспыхнули яркой изумрудной ненавистью чьи-то круглые глаза. Он не подозревал, что эти глаза были той самой вечностью, что всегда ищет, предупреждает и преследует…

Однако, никакого спасения для несчастного существа не существовало. Его облипшее короткой и бесполезной в студеной воде шерстью тельце уже перестало что-либо чувствовать, лапы устали перебирать и больше не слушались, холодная, неукротимая масса заполонила всё вокруг и стала для животного всем: новым миром и последним пристанищем. Кровь отдала свое последнее тепло бушующей стихии, и сердце, постепенно замедляя ритм, стихло. Поединок был неравным. Победило озеро, приняв в свое растревоженное лоно навсегда успокоившуюся жертву.

Искаженная правда, сминаемая, как пожелтевшая тонкая бумага, под гнетом некогда содеянного, превращалась в страшную муку. Он ведь должен был доплыть! Он не мог погибнуть! У этого котенка даже имени не было. Где же это видано, чтобы можно было пропасть без имени или без порядкового номера?! То, что что еще было живым, отчаянно цеплялось за скользкие миллисекунды ледяного миража. Скрюченные разбитые пальцы, оставляя кровавые разводы, скользили по гладкой ровной поверхности, но им не за что было зацепиться. Время! Вот, от чего не осталось ни робкой пылинки, ни полупрозрачной капельки усталого дождя, ни даже малейшего следа!

Жуткая боль, осознание чего-то ужасного и какое-то странное отчаяние наполняли комнату, в которой все еще блуждал, заглядывая в самые укромные уголки, солнечный луч. За дверью комнаты, по-прежнему, шумела, играла всеми возможными красками, переливалась детским смехом кипучая и неугомонная жизнь, совсем не подозревая, что где-то рядом происходит нечто совсем непривлекательное и даже отвратительное.

Последнее, что было, – это слетевшие на шикарный с длинным мягким ворсом ковер стакан воды и образы, совершенно теперь бесполезные. Всё пространство в один миг сузилось до маленькой, почти невидимой точки; все существовавшие до сих пор воспоминания исчезли, – их вытеснила нарастающая и всепроникающая боль какого-то непонятного неземного происхождения. Вместе с этим пришло четкое и почти осязаемое понимание, что эта боль останется навсегда. Ее невозможно будет ничем заглушить или не замечать.

Солнечный луч, торопившийся выскользнуть из комнаты, казалось, прекрасно понимал то, что происходило. Те дары в виде Разума, Слова и Действия не были, увы, использованы, но грудой, словно древний хлам, пылились где-то в самом дальнем уголке, давно вытесненные совсем другими ценностями. В последний раз опалив своей огненной мантией поднимающийся к потолку вихревой поток мелкой пыли, луч, наконец, исчез, растворившись в утреннем беспокойном шуме проспекта.

Воздух больше не казался квадратным, ушли беспокойство и страх, затихли странные звуки, похожие на всхлипы какого-то гигантского насоса, а может быть, их просто заглушила вечная боль, принесшая с собой страшную картину. Картину, на которой мальчик, застывший в жутком отчаянии на берегу, напряженно всматривается в черную воду ненавистного холодного осеннего озера…