Когда взорвется газ?

– А вот тут заковыка одна вышла интересная, – Проховыч согнал улыбку. – Приезжали двое из города. Наглые такие, «крученые», машина – больше моей хаты. Мелют языками – то да се, вроде как поохотиться хотят, но видно, что не по этим делам. Я и спросил напрямки, мол, чего надо? Они глаза волчьи прячут, успокаивают: да ты, старик, нас не бойся... А я свое отбоялся, так им и сказал, но насторожился. Ну, они и лепят мне сказки разные... Странные сказки, удивительные, я таких никогда не слышал... Так и ответил им. А они вроде обиделись, стали претензии мне высказывать...

Проховыч стоял в углу и в сумраке был похож на ожившего мертвеца. Череп, провалы глаз с дьявольским огоньком внутри, белые волчьи зубы... Черепахин не стал бы предъявлять ему претензий.

– Совсем совесть потеряли, стали цепляться: зачем тебе такой дом, мы его на себя переделаем, а тебя, говорят, в болоте утопим!

Он махнул рукой.

– Ладно, пошли на воздух, чего зря в схроне сидеть? Время придет, насидимся еще!

На полянке фотосессия продолжилась. Проховыч охотно позировал с оружием, принимал воинские стойки, совсем разойдясь, вскинул руку в нацистском приветствии и громко крикнул:

– Хайль Гитлер!

Радуясь журналистской удаче, Иван только успевал щелкать затвором фотоаппарата.

Когда люк закрыли, вход в схрон стал совершенно незаметным. Дед Микола удовлетворенно крякнул.

– И как ты с ними разошелся? – напомнил Черепахин. – Ну, с теми, «кручеными»?

Проховыч пожал плечами.

– Лучше, чем они со мной хотели. Вот иди, покажу...

Он поманил Ивана пальцем и пошел в чащу. Серый потрусил рядом. Черепахину оставалось одно – идти сзади. Но недосказанная история требовала продолжения.

– Так что, они так и уехали, и пистолеты оставили? – спросил Иван у прямой, как штык, Миколиной спины. – Что-то я обратной колеи не видел...

Но с таким же успехом можно было обращаться к прямому хвосту Серого. Микола говорил только тогда, когда сам этого хотел.

Через пятнадцать минут Проховыч и полуволк остановились. Когда Черепахин подошел, Проховыч продолжил:

– Вижу, дело к мокрухе идет, продырявят меня из своих пушек да бросят в болото! И Серого не пожалеют!

Микола погладил полуволка по огромной голове. Тот явно беспокоился и рвался в густые заросли.

– Я тогда вроде как испугался, разыграл им уважение, накормил жареной уткой – вку-у-сная! И первача налил – он синим пламенем горит, градусов семьдесят! Ну, они и размякли, стали песни петь. А я их почивать положил на лавки – голова к голове...

Проховыч показал ладонями, как именно легли «крученые».

– А как захрапели, я два раза маханул топориком вверх-вниз, – он сделал движение ладонью, как будто разбивал кирпичи приемами карате.

– И вся их наглость закончилась!

Черепахин оторопел.

– Так ты, деду, их – что?..

– Что, что... На лавке даже зарубки остались... Еле отмыл потом...

Он раздвинул густые кусты, показав две свежие могилки, со связанными крестом толстыми ветками.

– Вишь, в болото бросать не стал, как скотину, по-человечески сделал, кажного отдельно...

У Ивана закружилась голова, он покачнулся. Крепкой рукой дед Микола взял его за локоть.

– И как же ты их дотащил сюда? – глубоко вдохнув прохладный воздух, спросил Черепахин, чтобы хоть что-то сказать.

– Да очень просто. По-партизански. Волокушу сделал, до поляны на телеге, а потом Серого запряг. Делото простое. И машину ихнюю в такую топь закатил, никто концов не найдет. Да никто и искать не будет! Они мне сразу не понравились...

– Ох, ошибаешься ты, дед Микола! – сказал Иван, шагая по тропинке обратно. – За такими следом всегда дружки приходят!

– Пусть приходят, – ответил бывший проводник боевой пятерки. – Я кого хошь положу в землю. А сам уйду в болото – у меня и там схроны есть. Могу сколько хочешь просидеть – никто не достанет.

– В любой момент прийти могут, – повторил Черепахин. – И спрятаться не успеешь.

– Ты вот и пришел, только врасплох не застал. И другие не застанут.

– Я-то при чем?

– Да при том. Я, грешным делом, сначала на тебя подумал...

Черепахин споткнулся.

– Почему на меня?! Я-то тут каким боком?

Микола остановился, развернулся и прожег взглядом Ивана до самого нутра.

– Да потому, что сказки они про тебя расплетали! Где, мол, тот твой журналист? А уже, считай, десять лет прошло, я про тебя и думать забыл! И вдруг объявляется тот самый журналист! Что тут думать? В те времена мы бы тебя в муравейник посадили и все выспросили...

– Да я тут ни при чем, это случайность! Меня самого и арестовывали, и убить хотели!

Проховыч слушать не стал, а повернулся и пошел дальше.

Ошеломленный всем увиденным и услышанным, Черепахин еле переставлял ноги.

«А ведь притворялся сиротой казанской, рассказывал, что никогда никого пальцем не тронул... Да и вообще оружия в руки не брал... Да-а-а. А ведь ты, любитель сладкого какао и заводской „Столичной“, сегодня ночью и меня вполне можешь зарубить, если не понравится что-то»...

Микола как будто прочитал его мысли. Остановился, улыбнулся, похлопал по плечу.