Когда взорвется газ?

«И чего он все прячется? – размышлял Черепахин, направляясь к дому через густой голый кустарник. – За свою бурную националистическую молодость отсидел сполна, даже, пожалуй, с излишком – тогда доверху сыпали, не смотрели, что молодой и в кровавых расправах не участвовал... Так и живи теперь спокойно среди людей!»

– Стой, стреляю!

В глухом лесу такие слова имеют совсем другую цену, чем в городе. А щелчок взводимого курка будто парализовал Ивана. Он остановился, окаменел в тот же миг, даже не завершив шага – застыл с поднятой ногой. Да оказалось, что и руки сами собой взлетели вверх. Так и замер враскоряку.

– Уже стою, дед Микола...

– Во как, имя знаешь! Спецом, значит, ко мне идешь... Кто послал?! Или дружков своих ищешь?!

– Да каких дружков, деда? – взмолился Иван. – Это я, Иван Черепахин, журналист! Помнишь, в газете про тебя прописал?

– Помню, милок, я все помню! И доброе и злое! А ну-ка, вертанись...

Иван осторожно поставил ногу и медленно повернулся. Дед стоял метрах в пяти и целился из крупнокалиберной двустволки, возможно, заряженной серебряными пулями. А скорей – обыкновенной картечью или рублеными гвоздями. Вид он имел вполне бравый – худощавый, подтянутый, морщинистое лицо будто вырублено из дуба, в куртке цвета хаки, галифе, на пружинисто расставленных ногах – блестящие сапоги, на голове – музейная вермахтовская фуражка из шерстяного сукна. И оружие держит очень уверенно, если что – не промажет!

Пауза затягивалась, и Иван почувствовал тяжесть рюкзака. Кто знает, что у него на уме? А вдруг пальнет?!

Но внезапно дубовое лицо смягчилось и расплылось в улыбке.

– Гляди, и правда журналист! А я уже хотел тебя в расход пустить, – дед скрипуче рассмеялся. – Да опусти ты руки, дурко! Пошутил я...

Старик опустил двустволку, постоял несколько секунд, будто чего-то выжидая, потом недоверчиво встряхнул головой.

– Чего пришел-то? Вон сколько времечка протикало! Какая нужда Миколу Проховыча искать? И как нашел-то?

– Через Беляну... Она вот гостинцев передала... А привез меня этот, Радимка...

– А, полоумный этот! – Проховыч усмехнулся. – И на кой я тебе вдруг понадобился? Чего вы все вдруг зашевелились?

– Кто «все»? – не понял Черепахин.

Чувствовал он себя, мягко говоря, довольно неспокойно. Начинало смеркаться, и если дед Микола пошлет его на три буквы, то даже их найти в ночном лесу будет крайне трудно. Гораздо трудней, чем топкое болото.

– Статью опять написать хочу...

Проховыч одобрительно кивнул и ловко закинул ружье за спину.

– Ладно. Пошли в дом.

Иван с облегчением перевел дух, поправил рюкзак, повернулся и первым пошел вперед. Кусты расступились, открывая надежно спрятанное жилище, и Иван опять замер. На крыльце, угрожающе напружинившись, стоял волк, в упор разглядывая пришельца. Ни лая, ни рычанья, толстый, похожий на полено хвост, не по-собачьи неподвижно торчал сзади и только немигающеупертый взгляд желтых глаз неотрывно держал Черепахина на прицеле.

«Не может быть! Неужели и вправду оборотился?!»

Иван обернулся. Нет, дед Микола так и шел сзади.

– Свои, Серега! – бодро крикнул он и пояснил: – Не бойся, Серый – полукровка. Папаня у него волчок, это точно, потому Серый на волка похож. Да и по натуре – настоящий зверь. Без дела никогда не брешет, а уж если прыгнет – все, кранты, так глотку и перехватит! А все понимает, как человек... Я его иногда к Беляне посылаю с гостинцами. Привяжу на шею, он и относит. Сторожи, Серега!

Зверь, мягко соскочив с крыльца, пропустил людей в дом и опять улегся у двери.

Жилище Миколы чем-то напоминало избушку Беляны, только выглядело более аскетично. Деревянные стены, деревянные пол и потолок, явно самодельный длинный дощатый стол и длинные широкие лавки – тоже самодельные. А неприятный нежилой дух отсутствовал начисто: большая печь в углу испускала расслабляющее тепло и свежий запах горящих поленьев.

– Сидай, Иван, вечерять будем!

Дед Микола запалил керосиновую лампу. На стенах появились огромные тени, одна рылась в мешке.

– А у меня подарки имеются! – торжественно объявил Иван, с улыбкой вытаскивая из рюкзака банку какао и литровку «Столичной». Заметив, как молодо сверкнули глаза деда, тут же поставил рядом вторую.

– Твой корень в пень! – оживился Микола. – Заводская!

Водку дед любил только «Столичную», а к самогону, который в его запасниках водился в неимоверных количествах, относился, как к повседневной еде или лекарству – для здоровья нужно, но настроения не поднимает.

Стук поставленных на стол больших бутылок подействовал на хозяина, как выстрел стартового пистолета. Длинным ухватом он вытащил из печи чугунный горшок, снял крышку и по избе сразу же пыхнул густой аромат тушеной утки.

– Заводская – это для меня праздник! Запомнил, значит! И деньгу не пожалел...