Когда взорвется газ?

На столе вокруг чугунка быстро появились граненые стограммовые стаканы, алюминиевые миски с квашеной капустой, солеными огурцами и белыми грибами. В расписные деревянные тарелки Проховыч положил по тяжелой двузубой вилке и по широкому клинообразному ножу. Иван не стал распечатывать бутылку, а уважительно подал ее хозяину. Дед Микола очень любил самолично скручивать пробку, ощущая неповторимый щелкающий звук. Как дефлорация невесты в первую брачную ночь, это действо никакого практического или эстетического значения не имело, зато приносило моральное удовлетворение. Дед поднес горлышко бутылки к уху и медленно начал поворачивать золотистый колпачок. Щелк! Вокруг стальных глаз собрались радостные морщинки.

– Будем живы, не помрем! – Микола залихватски потер крепкие ладони и наполнил до верха синеватые стаканы.

– Ну, Ванюша, со свиданьицем! Рад я этой встрече, аж душе петь хочется!

Они выпили, закусили, снова выпили. Дед расспрашивал о своем бывшем доме и не очень расстроился известию о пожаре. На рассказ о побеге через потайной ход отреагировал с бурной радостью, не вникая – за какие такие дела супостаты арестовали давнего знакомца.

– Ты про себя расскажи, дед Микола! – Черепахин в кармане нажал кнопку диктофона.

– Живу, не тужу! – хохотнул хозяин, в очередной раз наполняя стаканы. – Вишь, какие хоромы? Здесь лесник жил, потом его сократили, а я и заселился... Толян помог, двоюродный племянник, он завсельсоветом был, пока районы не соединили. Спасибо племяшу, живу – кум королю, все есть. Я никого не трогаю, и меня тоже... не трогали!

Он со значением взглянул на Черепахина, но тот не обратил на это внимания.

– Это хорошо, что у вас родня дружная, – иезуитски улыбаясь, сказал Иван. Он опьянел и сейчас казался себе хитрым и опытным шпионом. – А где сынок-то твой, диду? Помню, ты про него тогда говорил...

Дед небрежно махнул рукой.

– Сынок хоть и родная кровь, да отрезанный ломоть. Его ж второй муж Маруськин усыновил, он и фамилию его взял, и отчество переделал. То ли Фокин, то ли Фомин теперь... Все в начальство лез, а с моей фамилией куды его пустют? С новой долез, теперь где-то в верхах отирается. Только пить мы за него не будем, потому как он отцу даже сто гривен не прислал! Давай за тебя выпьем! Ты мне пользы куда больше принес! Хотя жизня такие кружева заплетает...

Микола махнул одну рюмку за другой и принялся рассказывать про свою жену Маруську, про ее никудышнего отца, который на свадьбу даже приданое зажилил...

– Давай сфотографируемся, диду? – Иван вытащил маленький плоский аппаратик.

Но Микола заслонился растопыренной пятерней, на которой отчетливо выделялись большие желтые мозоли.

– Ни! Зачем пьяную рожу на фотокарточку! – благоразумно произнес он.

И вторую бутылку открывать не стал, проявив трезвомыслие и рачительность.

– Завтра еще день буде, – философски заметил Проховыч. – А сейчас хватит. Спать пора!

Черепанов отметил, что вечер прошел хорошо. Преклонный возраст собеседника совершенно не ощущался: он был полон сил, жизнерадостен и молодцеват. Да и своей цели Иван достиг. Правда, не хватало еще нескольких штрихов, но завтрашний день что-нибудь да принесет...

Тем временем Микола, сдвинув две лавки, застелил их толстым тулупом, на эту импровизированную постель уложил гостя, а сам, прихватив керосиновую лампу, вышел покормить Серого. Иван, придремывая на неожиданно оказавшемся очень удобном ложе, глянул на часы. В багровых отсветах печного огня стрелки показывали девять. А здесь, в лесу, уже наступила глубокая ночь. Здесь вообще жизнь была совсем другой: простой и понятной. На рассвете надо просыпаться, а с заходом солнца засыпать, самому добывать пропитание, перед сном убирать со стола и кормить собаку, даже если она наполовину волк... Лес, болото, ружье, огонь, отсутствие проблем и здоровый, первобытный образ жизни способствуют долголетию. Даже Иван впервые за долгое время чувствовал себя спокойно и уверенно. И немного позавидовал деду Миколе.

«Бросить бы все, поселиться в лесу, да и прожить всю жизнь в тишине и покое!» – подумал Черепахин, засыпая.

* * *

Утром Иван сначала почувствовал нежный аромат из далекого детства – аромат какао, а потом уже открыл глаза. Выбритый и умытый, Микола Проховыч сидел за столом, макал печенье, переданное бабкой Беляной в большую эмалированную кружку, прихлебывал и блаженно щурился.

– Привыкли в городе до полудня валяться, – добродушно пробубнил он. – Уже давно працювать пора.

Дед допил какао, вытер рот тыльной стороной ладони, встал, осмотрелся, небольшим острым топориком привычно распустил несколько поленьев и подкормил печь. Потом наискось вогнал топор в толстый, с изрубленным верхом чурбак.

– Подымайся, журналист, во дворе рукомойник, да за стол!

Черепахин с удовольствием потянулся до хруста.

– А Серый меня не сожрет?

– Не-е... Ты для него пока свой.

– А до каких пор это «пока» у него действует? – опасливо уточнил Иван.

– Не боись, – усмехнулся дед. – Пока для меня, до тех пор и для него. Давай быстрей, я на смену опаздываю...

– На какую такую смену?