Когда запоют мертвецы

Ее брат Бьёрн женился на северянке Рагнхильд примерно в то же время, что Диса вышла замуж за Эйрика. Девушки виделись, но познакомиться как следует не успели: одна уехала в Вохсоус вслед за мужем, а другая осталась в рыбацкой деревне. Первое впечатление от Рагнхильд было смутное. Она была тощей и бледной – не от болезни, просто таково было ее естественное сложение. Диса по привычке отметила узкий таз, который может затруднять роды, но промолчала. Бьёрну нравилась скромная благочестивая жена, так пускай радуется.

В усадьбе Дису радостно встретила младшая сестра. Кристин недавно минуло четырнадцать зим. Именно она рассказала Дисе все-все о новой жене брата и служанке, которую та привезла с собой. Рагнхильд в семье пока не прижилась, оказалась слишком хмурой и скучной. Готовила она пресно, стирала долго, и после стирки руки ее сохли и краснели. Зато она была богобоязненна и никогда не пропускала мессы, отчего пастор Свейнн отзывался о ней с исключительной теплотой. Бьёрн поначалу обращался с молодой женой бережно, но скоро ему надоели ее вечно кислое выражение лица и нерасторопность, которую он принимал за лень. Он стал передразнивать и одергивать ее, так что молодая женщина убегала в слезах, а потом и вовсе перестал замечать, чаще обращаясь к ее служанке, чем к собственной супруге.

Бьёрн встретил сестру тепло. Выглядел он веселым и жизнерадостным. С возрастом его лицо все больше походило на лицо Гисли, но едва ли кто-то решился бы сказать ему об этом. Раньше матушка часто повторяла, что Бьёрн и Диса могли бы быть близнецами, если бы родились одновременно, таково было их сходство. Старший брат раздался вширь и отрастил аккуратную светлую бороду. Глаза его под широкими бровями казались почти прозрачными. Они поговорили о сенокосе и овцах. Бьёрн расспросил Дису об их с Эйриком корове и о том, приносит ли она довольно молока.

– Хорошая скотина, – наставительно заметил он, – кормит всю семью, а худая годится только в похлебку.

– Жена не корова.

Бьёрн смутился при виде такой прямоты. Он отвык от того, что его сестра не терпит иносказаний.

– Как бы муж, что дурно обращается с женой, сам не угодил в суп!

– Я не обращаюсь с ней дурно.

– Кристин говорит другое.

– А она бы поменьше языком чесала!

– Твое поведение это не исправит. «Мужья, обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь…»

Бьёрн хмыкнул:

– Я смотрю, замужество сделало тебя кроткой.

– Предусмотрительной, – поправила Диса. – Если жена твоя будет несчастной и не понесет ребенка, люди начнут говорить, что ты взял в дом никудышную хозяйку. Но кто-нибудь обязательно возразит, что дело вовсе не в жене, а в твоей мужской немощи. – Брат перестал ухмыляться и наморщил лоб. – Наша семья пережила много несчастий: отец умер, мать сделалась блаженной… Вот и думай: решат ли в деревне, что вина лежит на чужачке или что это наша кровь проклята?

Когда брат злился, он больше походил на Маркуса, чем на Гисли: те же вздувшиеся щеки и проступившая на шее венка, низко склоненная голова, как у барана, готового с разбегу врезаться во врага.

– Это все из-за тебя. – Он говорил свистящим шепотом, вцепившись рукой в забор, словно боялся, что если отпустит его, то упадет. Диса рассматривала лицо брата и вспоминала деньки, когда никого ближе у нее не было. Сейчас перед ней стоял совсем другой человек. – Если бы ты не совала свой длинный нос не в свое дело, отец был бы сейчас жив и матушка не потеряла бы рассудок!

Она ничего другого и не ждала. Они никогда не обсуждали ту ночь, но Диса знала, что Бьёрн винит ее в смерти Маркуса. Кто-то ведь должен быть виноват.

– Мне было десять лет, – ответила она, – и вся моя вина была в том, что я поделилась с тобой. А вот тебе было пятнадцать, и ты оказался трепливым, как бабы за стиркой.

Брат резко подался вперед и замахнулся, но замер в замешательстве. Диса не пошевелилась.

– Ударишь меня – и я сделаю так, что твой хрен засохнет, как те корешки, что я привезла, – только и сказала она.

Бьёрн отступил, но после этого разговора Диса посчитала своим долгом получше узнать невестку. Она отыскала ее в доме. Хотя сестра жаловалась, что работает чужачка мало, все же в бадстове было чисто прибрано, земляной пол подметен, а сама Рагнхильд сидела за ткацким станком. Увидев Дису, новая хозяйка усадьбы одновременно растерялась и обрадовалась. Она и вправду выглядела хрупкой, как весенняя овечка, а в жестах читалось нечто лихорадочное, дерганое. Предлагая Дисе горячую воду, Рагнхильд неосторожно плеснула себе на руку, вскрикнула и уронила кружку. Кисти у нее были красные, а костяшки покрыты мелкими красными прыщиками от холодной воды.

– Хорошо, что я захватила мазь из тысячелистника, – спокойно заметила Диса.

Она покрыла место ожога жирным слоем лекарства и распорядилась использовать его понемногу после каждой стирки. Тогда руки не будут обветриваться. Рагнхильд робко улыбалась и благодарила. Она была старше лет на пять, но Диса не могла избавиться от ощущения, что перед ней совсем девчонка.