Когда запоют мертвецы

Мысли о Тоуре никак не давали Дисе покоя. Старуха мерещилась ей то тут, то там: не такая, какую девушка помнила во времена своего ученичества – злая на язык, с маслянистыми едкими глазами, – а уже мертвая, со складчатым лицом, как бы стекшим вниз, вздутыми веками и ртом, таящим проклятия. С тех пор, как Диса поняла, что беременна, Тоура стала являться к ней чаще. Однажды нагрянула даже в сон, где прочитала вису, которую пасторша не запомнила и страшно волновалась от этого наутро. Но каждый раз, когда она хотела поговорить об этом с Эйриком, что-то мешало. То, что творилось между ней и Тоурой, должно было остаться между ними. К третьему месяцу недомоганий старуха стала появляться все реже, и лишь в самые темные ночи Диса различала ее фигуру в ногах своей постели.

Когда накануне поры посевов она наконец призналась Эйрику, что в положении, то ожидала увидеть в его лице счастье и облегчение, которых сама не чувствовала. Но вместо этого она встретила там отражение собственных страхов. Ужас промелькнул в глазах пастора лишь на мгновение – так рыба показывается над поверхностью озера, оставляя за собой только рябь, – но Диса успела его заметить. Она не знала, чего именно боится ее муж: что в родах что-то пойдет не так и он останется вдовцом или что дитя будет похоже на Арни? Пускай он души не чаял в своем ученике, но вряд ли хотел бы, чтобы его собственный сын зимними ночами скулил от боли и кусал солому. Но Диса не стала ни о чем спрашивать, дала Эйрику успокоиться, а потом позволила успокоить и себя. В его сильных горячих руках она пряталась, когда на душе было пасмурно.

– Боишься? – спросил он, обхватив ее голову ладонями и прижавшись лбом к ее лбу.

– Не больше твоего. Ты мне должен поклясться только в одном…

Он промолчал. Эйрик терпеть не мог клятвы и никогда ничего не обещал, чтобы не лишать себя к отступлению.

– Никакой дури! – настаивала Диса. – Если кто-нибудь вцепится в твои штаны, умоляя спасти его жизнь, ты ответишь: «Сначала я у жены спрошу». Понял? Если ты ввяжешься во что-нибудь, клянусь Богом, я разведусь с тобой!

Эйрик игриво потерся носом о ее нос, но она не дала ему увильнуть от ответа.

– Ты понял меня?

– Ты так рычишь, точно вот-вот превратишься в белую медведицу и переломишь мне хребет одним ударом лапы.

Диса молча отодвинулась, давая понять, что это не шутки. Эйрик вздохнул.

– Даже если кто-нибудь вцепится в мои штаны?

– Даже если кто-нибудь будет подыхать у твоих ног!

– Хорошо.

Это «хорошо» далось ему легко. Он ведь ничего к нему не добавил: ни обещания, ни клятвы… А что такое «хорошо», когда ты легче ветра и горячее огня? Будь у Дисы больше сил, она бы выдавила из него клятву, но ее замутило, и пришлось выбежать наружу, чтобы облегчить желудок.

Когда Арни узнал, что у него будет племянник, он так обрадовался, что сотворил морок: подвешенную к балке колыбель, из которой торчала пухлая детская ножка. Зрелище Дисе не понравилось, но едва она замахнулась на братца, чтобы наградить того оплеухой, как рядом с колыбелью возникла Тоура. Рука Дисы опустилась. Сердце гулко застучало о ребра. Старуха заглянула в люльку, качнула ее раз-другой и исчезла. Никто, кроме Дисы, не увидел призрак. Даже чуткий ко всему мертвому Эйрик лишь строго цыкнул на Арни: мол, убери-ка морок от греха подальше.

И в этот раз Диса ничего не рассказала ни мужу, ни брату. Только глубокой ночью, когда ее мучили духота и тошнота, она попросила Эйрика сделать для нее оберег. В ответ на его расспросы отмахнулась: «Так, пустяки… Брюхатые все суеверны, тебе ли не знать?»

Потом она лежала на спине, положив руку на живот и пытаясь осознать, что внутри ждет своего часа другая жизнь. Кто-то вылезет из ее утробы и превратится в человека. Когда Хельга была в своем уме, она часто рассказывала дочерям, что ощущала биение новой жизни сразу, еще до того, как прекращалась кровь. Ее тело словно становилось больше, круглее, утрачивало все острые углы. Но с Дисой не происходило ничего подобного. Она оставалась все той же Тоурдис, только теперь с тошнотой по утрам и непреходящим желанием спать.

Вскоре выяснилось, что не одна она ждет прибавления.

С тех пор, как пасторша поссорилась с Бьёрном, ее визиты в Стоксейри прекратились. В последний раз она побывала в родной деревне на похоронах Тоуры, но с Рагнхильд увиделась лишь мельком. Зима выдалась тяжелой и голодной и, как вскоре выяснила Диса, унесла не одну жизнь. О том, что Хельга умерла, ей сообщил Арни. Он разбудил ее утром, бледный и заплаканный, а когда она спросила, в чем дело, сказал, что матушка только что скончалась – об этом ему рассказал ворон. Когда Диса, сонная и растерянная, раскрыла ему объятия, он рухнул в них и разрыдался так горько, что ее волосы намокли от его слез. Арни, знавший лишь бледную тень матери, горевал так, словно от него отрезали кусок сердца. Сестра укачивала его, пока он не отплакал свое и не уснул, обмякнув в ее руках. Тогда она поразилась, до чего он легкий. Когда она маленькой девочкой убаюкивала его, сидя за занавеской на кухне, даже тогда Арни казался тяжелее.