Кокон

Неделю я провел в ожидании, но священник не появлялся. Я начал беспокоиться, что он забыл, в каком я классе, надо было тогда же ему напомнить. Но если бы он пришел в школу и спросил, где меня искать, ему бы наверняка подсказали. В воскресенье утром я снова отправился в церковь. Пока пели гимны, взгляд священника беспокойно блуждал по скамейкам, дошел до последнего ряда, наткнулся в углу на меня, на секунду замер и отскочил в сторону. Служба закончилась, и священника снова окружили прихожане. Я, как всегда, ждал в сторонке. Скоро меня отвлекла сорока, присевшая на стену церковного двора. Сороки приносят удачу, и моя вера в успех немного окрепла. Когда я оглянулся, священника нигде не было. Точнее, он сбежал. Потому что прихожане тоже не могли понять, куда он подевался.

Было ясно, что он от меня прячется. Не ожидал, что священник окажется таким трусом. Я решил остаться во дворе и ждать. С места не сдвинусь, пока он ко мне не выйдет. Видимо, все остальные были менее упрямы, постояли немного на холодном ветру и разошлись. Во дворе стало очень тихо, сорока давно улетела, а церковная стена теперь казалась еще выше. Из церкви, переваливаясь, вышла толстая женщина и велела мне немедленно уходить, потому что им пора закрываться. Я сказал, что никуда не пойду, пока не поговорю со священником. Она хотела схватить меня за шиворот и выставить на улицу, но я увернулся. Бегал я очень быстро, толстухе было меня не поймать. Сделав три круга по двору, она остановилась и, задыхаясь, проговорила:

– Ну и ладно, сиди здесь, помирай от голода.

– Скажите священнику, что я не уйду, пока не поговорю с ним!

Женщина вышла за ворота, и я услышал скрежет замка.

Я поднял с земли листик, очистил до черешка и поиграл сам с собой в “петельку”[62]. Потом стал складывать друг на друга осколки кирпичей, построил из них высокую башню и разрушил ее одним резким ударом, как великий мастер ушу. Скоро игры мне надоели, я привалился к стене и сделал руками две тени – летящую птичку и утиный клюв.

– Привет, Чэн Гун, – хрипло поприветствовал меня утиный клюв.

– Привет, – ответил я.

– Сколько мы еще здесь пробудем? – спросил клюв.

– Не знаю.

– Я есть хочу, – сказал клюв.

– Я тоже, – вяло ответил я.

– Пойти бы сейчас на реку и поймать пару жирных рыбешек.

– Хорошо бы натереть их солью и обжарить в масле. – Мне приходилось то и дело сглатывать слюну.

– Да, так будет вкуснее?

– Ага. Шкурка станет хрустящая, ткнешь в нее палочками, а оттуда выступит масло…

– А если к нам так никто и не выйдет, мы умрем здесь от голода? – спросил утиный клюв.

– Нет, они не посмеют. Они все верят в Бога и боятся наказания…

Я замолчал и опустил руки. Разговаривать с самим собой и правда тоскливое занятие. Я лег и попытался уснуть. Но золотистая жареная рыба так и маячила перед глазами, живот урчал. Вдруг я правда умру здесь от голода… Стало немного страшно. Наверное, они забудут обо мне и целую неделю сюда никто не придет. Я мужественно представлял, как в следующее воскресенье люди явятся на богослужение и обнаружат у церковной стены мой труп. К тому времени от него пойдет душок. Опарыши будут копошиться в провалившихся глазницах. А другие опарыши полезут наружу через открытый рот. Как поступят с моим трупом? Бросят в Башню мертвецов? Тоже неплохо, я смогу повидать вас, когда вы придете играть к Башне.

Прощай, Ли Цзяци. Я мысленно отрепетировал сцену нашего расставания. И когда произнес эти слова, они почему-то показались мне очень знакомыми, как если бы давно ждали своего часа и теперь упали, словно вздувшаяся штукатурка, осыпающаяся при малейшем касании. Странное, зловещее ощущение. Как будто расставание с тобой уже предрешено, Бог давно написал этот сюжет, но до поры до времени запер его в ящике стола. А я всего лишь открыл ящик раньше времени… Вздрогнув, я сел и помотал головой, чтобы прогнать страшные мысли. Оказалось, солнце давно скрылось. Не успел я оглянуться, как наступил вечер, небо стремительно темнело, ветер усилился и яростно качал ветвями деревьев. Одетый в дырявую школьную форму, я съежился у стены и задрожал от холода.