Смолк утром рокового дняИзнеможенный нерв столетья…Уж сколько лет, как нет тебяНа этой ссученной планете.И двацать пятого июляЯ каждый раз твержу сквозь мат:Ну как же так – не завернулиЕго с дороги, мчавшей в ад!..…Меж нами были версты, мили,А мы срослись – к плечу плечом…Как жаль, что не договорили…О чем? Да мало ли о чем…Когда-то – преданный подельникВ проделках юных пития,Потом – любимый собеседник,Таким прослыл я у тебя.Мы с ним во многом были схожи,Но я совсем, совсем другой,И мне соседствовать негожеС его бунтарскою душой.Да, в бунтарях и я ходил,Вещал на «Радио Свобода»[19],Где от души наотмашь билТогдашних типа слуг народа.В тот год ГБ, как бы дразня,Ослабила бульдожью хватку…Но это позже и фигняВ сравненье с тем, в какую дракуВступал своим талантом онС бетонным мороком системы……Ее, казалось, рушит стеныЕго хрипатый баритон.И песенный таран-ударВсех звонче был в тогдашних схватках…Небесный, непонятный дарТуманился в его повадках.Он бесшабашный был во всем,И привередливые кониЕго страстей, забыв о нем,Неслись, как в бешеной погоне.Аж 90-е лихиеЛихи не как его стихи…Игра была его стихией —Игра, пугавшая верхи.Он был таким, каким он был,Кирять в завязке зарекался,Игрок во всем – игрою жилИ, видно, все же заигрался…Упрямо домогался он:А сколько лет ему осталось?Предчувствуя, что обречен,Предчувствуя свою усталость.Заметно было по рукам,Сжимавшим гриф и струны-нервы,Как он, открытый всем ветрам,Устал от пут отчизны-стервы.Он все пытал судьбу свою:А сколько там еще осталось?Хоть постоять бы на краю,Хоть самую земную малость…Конечно, я совсем другой,Хотя мы с ним во многом схожиНе только, извините, рожей,Но и бунтарскою душой.Его бунтарство не четаБунтарству моему, не скрою,Мое – не стоит ни черта,Его – оплачено судьбою.