Колдовской апрель

Если бы мать узнала об этих ее мыслях, она бы страшно разволновалась. Мать в ней души не чаяла. И отец тоже бы забеспокоился, потому что он тоже в ней души не чаял. В ней все души не чаяли. И когда она, мелодично упорствуя, настояла на том, чтобы на целый месяц похоронить себя в Италии в обществе каких-то странных особ, с которыми она познакомилась по объявлению – и отказалась брать с собой даже горничную! – единственное объяснение, которое смогли придумать ее друзья, состояло в том, что у бедняжки Скрэп – таково было ее дружеское прозвище – от переутомления слегка сдали нервы.

Мать была очень расстроена ее отъездом. Все это казалось таким странным, как будто дочь разочаровалась в жизни. И она поддержала мысль о грани нервного срыва. Если б она могла сейчас видеть свою Скрэп, чей облик так ласкал ее взгляд, которую она обожала так, как ни одна мать на свете не обожала свое дитя; предмет ее безмерной гордости, источник самых смелых ее надежд… Если б она видела ее, сидящую здесь, глядящую в пустынное полуденное Средиземное море и размышляющую о трех двадцативосьмилетних сроках, она бы впала в отчаяние. Уехать одной плохо, но размышлять еще хуже. Ничего путного из раздумий красивой молодой женщины выйти не может. Только сложности в безмерном количестве, и никакой пользы. Размышления непременно подталкивают красавиц к нерешительности, к сомнениям, ко всевозможным несчастьям. Хорошо, что она не видела свою Скрэп, погруженную в тяжелые раздумья. И о чем же? Обо всем таком, о чем раньше по меньшей мере сорока лет никто и не задумывается.

Глава 9

Та из двух гостиных, которую миссис Фишер выбрала для себя, была комнатой с шармом и характером. Она с удовлетворением снова оглядела ее после завтрака и порадовалась, что комната принадлежит ей. Выложенный плиткой пол, светло-медовые стены, инкрустированная мебель янтарных оттенков, толстые книги, по преимуществу в обложках цвета слоновой кости или лимона. Большое окно смотрело на море в сторону Генуи, застекленная дверь вела к крепостной стене, прогуливаясь по которой можно было дойти до притягательно старомодной смотровой башенки, где тоже сделали комнату с креслами и письменным столиком, а сама стена возле башенки заканчивалась мраморной скамьей, с которой открывался вид на западную бухту и на то место, откуда начинался залив Специи. Если посмотреть на юг, то там виднелась другая гора, выше, чем Сан-Сальваторе, последняя на этом крохотном полуострове, и на самом ее верху – очертания башен заброшенного замка помельче Сан-Сальваторе. Когда солнце садилось и все вокруг скрывала тень, последние лучи цеплялись за верхушки этих башен. Что ни говори, устроилась она с комфортом; а в каких-то каменных прямоугольниках по всей стене – миссис Фишер пока не разобралась, что это такое, возможно, какие-то саркофаги – в изобилии росли цветы.

Эта стена-укрепление, полагала она, будет прекрасным местом для спокойных прогулок в те моменты, когда она меньше всего нуждается в трости, а на мраморной скамье будет так приятно сидеть, естественно, сперва подложив подушку. Однако, к сожалению, сюда выходила еще одна застекленная дверь, что нарушало полное уединение этого места и портило ощущение, что оно принадлежит только ей. Эта вторая дверь вела в круглую гостиную, которую они с леди Каролиной отвергли как слишком темную. В ней, наверное, будут сидеть эти женщины из Хампстеда, и она опасалась, что они не ограничатся сидением, а примутся ходить через дверь и захватят ее крепостную стену. Ее укрепления рухнут. Они рухнут, даже если эти особы и не прорвутся на стену, потому что из круглой гостиной миссис Фишер будет вся на виду! Невозможно чувствовать себя комфортно, если за тобой наблюдают и ты знаешь об этом. А она хотела уединения и имела на него все права. Она же ни к кому не лезет, так почему кто-то может лезть к ней? Ей самой решать, нарушать уединение или нет, она может и нарушить, но только по своей воле, если, познакомившись со своими компаньонками поближе, подпустит их к себе, но сомневалась, что они настолько интеллектуально развиты, чтобы стоило знакомиться поближе.