Колесо страха

– Если и так, – ответил я, – то лишь потому, что сейчас для меня имеет значение только Истина. И если с твоих прекрасных уст могут сорваться вопросы, ответы на которые не желают слышать твои прелестные ушки, придержи их.

Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался в нашу первую поездку. Я спешился, вскарабкался на вершину и, обернувшись, увидел, что Дахут тоже спрыгнула с коня и удивленно смотрит на меня. Я помахал ей рукой и уселся на скале. Лодка покачивалась на волнах в нескольких сотнях ярдов отсюда. Я бросил в воду пару камешков, а затем уронил вниз бутылку с запиской для Макканна. Один из мужчин в лодке встал, потянулся и принялся поднимать сети.

– Поймали что-нибудь? – крикнул ему я.

Дахут поднялась ко мне. Луч заходящего солнца вспыхнул на горлышке бутылки. Она посмотрела на нее, затем на рыбаков и на меня.

– Что это? – спросил я. – Рыба? – и бросил камешек, метя в отблеск.

Она не ответила, молча разглядывая людей в лодке. Они принялись грести и вскоре исчезли из виду за скалой. Бутылка так и осталась качаться на волнах.

Дахут вытянула руку, и мне показалось, что по воде прошла рябь. Течение подхватило бутылку, увлекая ее в нашу сторону.

Я встал, обнял мадемуазель за плечи и поцеловал. Она прижалась ко мне, подрагивая. Я взял ее за руки – они были холодны как лед – и помог спуститься со скалы. У подножия я поднял ее на руки и отнес к лошадям. Ее пальцы обвили меня за шею, чуть придушив, она прижалась к моим губам поцелуем, от которого у меня перехватило дух. Затем Дахут взобралась на своего гнедого, безжалостно стегнула его кнутом, отправляя в галоп, и помчалась через луг, стремительная, будто тень.

Некоторое время я, остолбенев, смотрел ей вслед. Затем взобрался на лошадь…

В голову пришла мысль вернуться на скалу и посмотреть, вернулись ли люди Макканна за бутылкой. Но я решил не рисковать и принялся нагонять Дахут.

Она неслась впереди, не оглядываясь. У дверей дома она соскочила с лошади, шлепнула ее по крупу и вошла внутрь. Гнедой направился в конюшню. Я повернул лошадь и направился к дубовой роще, откуда, как я помнил, вела дорога к монолитам.

Добравшись до края рощи, я увидел камни, более двух сотен, установленные на равнине в десять акров, укрытой от взглядов с моря гранитным кряжем. Они сейчас не казались серыми, как в тумане. В лучах предзакатного солнца они отливали багровым. В центре возвышалась пирамида – мрачная, загадочная, зловещая.

Лошадь отказалась ступать на эту землю – она подняла голову, понюхала воздух, заржала и отпрянула в страхе, метнулась обратно к роще. Я не стал ей препятствовать.

По словам Дахут, ее отец уплыл куда-то на яхте, и этой ночью, как она сказала мне ранее, его возвращения можно было не ждать. Я подумал тогда – не вслух, конечно, – не отправился ли он за нищими для жертвоприношений.

Когда я вернулся с прогулки, его все еще не было. Как и Дахут. Я поднялся в свою комнату и переоделся. Прижав ухо к драпировке, я снова попытался нащупать скрытую пружину, но ничего не обнаружил. Слуга, упав на колени, сообщил, что готов ужин. Меня удивило, что в этот раз он не обратился ко мне как к владыке Карнака.

Дахут была в черном платье – впервые с тех пор, как я увидел ее в первый раз. Платье было бесстыдно коротким и выгодно подчеркивало ее формы. Дахут выглядела изнуренной, даже увядшей, как морской цветок, что распустился во всей красе во время прилива, а сейчас, когда наступил отлив, его время истекло. Мне даже стало ее жаль.

Она подняла на меня утомленные глаза и сказала:

– Алан, если не возражаешь, я хотела бы просто поболтать сегодня.

Мысленно я улыбнулся. Ситуация становилась более чем пикантной. Кроме светской болтовни оставалось слишком мало тем для разговора, которые не были бы взрывоопасными. Я согласился, решив, что сегодня обойдусь без взрывов. К тому же с мадемуазель явно было что-то не так, иначе она не стала бы себя вести подобным образом. Возможно, она боялась, что я снова подниму вопрос о чаше для жертвоприношений – или же ее расстроил мой разговор с де Кераделем. Он ей явно не понравился.

– Что ж, давай болтать, – ответил я. – Если бы мысли были искрами, мои сейчас не могли бы и спичку зажечь. Пожалуй, лучшее, что я потяну, – разговор о погоде.

– Ну и как тебе погода, Алан? – рассмеялась она.

– Перемены погоды нужно запретить специальной поправкой к Конституции.

– Отчего же погода меняется?

– Сейчас погоду для меня меняешь ты.

– Хотелось бы мне, чтобы это было правдой. – Девушка грустно взглянула на меня. – Но мы отошли от темы.

– Прости, Дахут, – сказал я. – Вернемся к болтовне.

Она вздохнула, а затем улыбнулась – и в этот момент так сложно было воспринимать ее как ту Дахут, которую я знал – или думал, что знал, – в башнях Иса и Нью-Йорка… с окровавленным золотым серпом в руке…