Колесо страха

— Смерть! — Царь весело подмигнул. — Знай, что смерть — величайший из даров. Единственное, чего боги не могут нас лишить. Единственное, что сильнее непостоянства богов. Единственное, что принадлежит только человеку. Выше богов, вне воли богов, сильнее богов — ибо даже богам наступит срок умирать! Ах! — вздохнул царь, и на мгновение все его веселье как ветром сдуло. — Ах! В Халдее, когда я там жил, был поэт — человек, который знал смерть и знал, как слагать о ней стихи. Его звали Малдрона. Здесь никто о нем не слышал. — Затем он мягко добавил: — Пусть зависть снедает тех, кто жив, к тем, чей срок наступает, ну а тех — к нерожденным на свет!

Кентон слушал. Эти странные слова уняли его гнев. Он тоже знал Малдрону из древнего Ура, он читал то самое стихотворение, которое цитировал царь, когда изучал глиняные таблички, раскопанные Хайльпрехтом в песках Ниневии, — в другой жизни, сейчас уже наполовину забытой. Невольно он заговорил, вспомнив начало последнего мрачного станса:

— Было, не было — все едино, нарисована жизни картина…

— Что? — вскричал царь. — Ты знаешь Малдрону! Ты… — Снова превратившись в короля Коля Старого, он затрясся от смеха. — Продолжай! — повелел он.

Кентон тоже рассмеялся, глядя прямо в моргающие глаза царя, и, пока Владыка Двух Смертей убивал время при помощи кубка и графина, он прочел строфу, написанную в мерном ритме похоронного марша:

Хоть приятно играть с судьбою,Злато сыпать щедрой рукою,Но уже приоткрылась дверь.

И сказал он: «Твой путь отмерен,И чему бы ты ни был верен,Не имеет значенья теперь».Все, что было, рассыплется прахом,И с каким бы ни жил размахом,Нынче гонка завершена.И сказал он: «Отринь сожаления,Если смерть повстречать без волненья,Ничего не отнимет она».

Было, не было — все едино,Нарисована жизни картина.И таков был его завет.Так сказал он: «Пусть зависть снедаетТех, кто жив, к тем, чей срок наступает,Ну а тех — к нерожденным на свет».

Царь долго сидел молча. Наконец он встал, поднял графин и кивнул одной из девушек.

— Он пьет со мной! — провозгласил царь, указав на Кентона.

Лучники расступились, позволяя пройти чашнице. Она остановилась перед Кентоном, поднесла графин к его губам. Он сделал большой глоток, поднял голову и благодарно кивнул.

— Кланет, — сказал царь, — человек, который знает Малдрону Урского, не может быть рабом.

— Господин, — упрямо ответил черный жрец, — меж тем этот человек — мой раб.

Правитель Эмактилы снова замолк, отпивая то из кубка, то из графина, переводя взгляд с Кентона на Кланета.

— Подойди, — приказал он, указывая на Кентона и на место рядом с китайцем.

— Господин! — произнес Кланет уже неуверенно, но все еще упрямо. — Мой раб останется рядом со мной.

— Так ли это? — рассмеялся царь. — Язва на теле гнуса! Так ли это?

По залу пронесся скрип натягиваемых луков.

— Господин, — вздохнул Кланет, склонив голову, — он подойдет к тебе.

Шагнув вперед, Кентон увидел, как черный жрец скрежещет зубами, услышал его тяжелое дыхание, как у человека после долгого бега. Ухмыляясь, Кентон прошел мимо расступившихся лучников и остановился перед царем.

— Человек, который знает Малдрону, — улыбнулся царь. — Тебе любопытно, отчего я один обладаю властью большей, нежели эти жрецы и все их боги? Что ж — это оттого, что во всей Эмактиле лишь у меня одного нет ни богов, ни суеверий. Я человек, который верит лишь в три вещи. Вино — ибо иногда оно позволяет видеть яснее, чем боги. Власть — которая вместе с мудростью человека позволит ему стать выше богов. Смерть — которая ни одному богу не подвластна и которую я дарю по собственной воле.

— Вино! Власть! Смерть! — провозгласил китаец.

— У этих жрецов много богов, каждый из которых ревнив. Хо! Хо! — рассмеялся царь. — У меня нет богов. Потому я справедлив ко всем. Справедливый судья не должен иметь предубеждений и верований.

— У нашего господина нет предубеждений! — воскликнул китаец.

— У него нет верований! — отозвались лучники.

— Я на одной стороне весов, — кивнул король. — На другой же — множество богов и жрецов. Я верю в три вещи. Вино, власть, смерть! У тех, кто тянет вниз другую чашу, верований во много раз больше. Оттого я перевешиваю их. Если бы против меня был лишь один бог, одна вера — услышь, я был бы побежден! Да — три к одному. Это парадокс, но в то же время это истина.

— Слова царя Эмактилы истинны! — прошептали лучники.