Колесо Времени. Книга 13. Башни Полуночи

Перрин продолжал бить молотом. Все сильнее и сильнее. Согнул брусок, расплющил обе половины – одну поверх другой. Как ни удивительно, Неалду удавалось поддерживать идеальную температуру, избавляя Перрина от нужды ловить какие-то несколько секунд между нужным нагревом и остыванием.

Казалось, пластичный металл обретает нужную форму по велению его разума. Что же он делает? Перрин взял из пламени еще два бруска и стал обрабатывать каждый поочередно. Первый – и самый крупный – он сложил вдвое и сформовал. Как говорят кузнецы, «стянул» его, увеличив толщину, и превратил в большой шар. Затем добавил стали, и шар увеличился до размеров человеческой головы. Второй брусок превратился в длинную узкую полосу, а затем – в узкий стальной прут. Третий и самый маленький брусок Перрин расплющил.

Вдох. Выдох. Легкие как кузнечные мехи, пот как вода для закаливания, руки как наковальня, сам Перрин – как горнило.

– Хранительницы Мудрости, мне нужен круг, – требовательно бросил Неалд. – Прямо сейчас. Не возражайте. Это необходимо!

Перрин взмахивал молотом, рассыпая вокруг искры, которых с каждым новым ударом становилось все больше, и скоро воздух рассекали густые сверкающие фонтанчики. Он чувствовал, как что-то буквально сочится из него, словно с каждым ударом он передает металлу свою силу, а вместе с силой – чувства. Надежды и тревоги. Покидая Перрина, они перетекали в металлические заготовки.

Мир действительно умирает, и Перрин не может спасти его. Спасать мир – дело Ранда. А Перрин хочет лишь вернуться к простой жизни.

Нет. Нет, ему нужна Фэйли. Ему нужно все многообразие жизни, вся ее сложность. Он не может отойти в сторону и затаиться – так же, как не могут затаиться те, кто пошел за ним.

Он не желал их преданности, но получил ее. Каково ему будет, если кто-то другой возьмет командование на себя, и в итоге эти люди погибнут?

Удар за ударом. Фонтанчики искр. Слишком много искр, словно Перрин бьет по лохани с жидким металлом. Искры вырываются из-под молота, взмывают выше деревьев и разлетаются на десятки шагов. Наблюдавшие за Перрином люди попятились – все, кроме Аша’манов и Хранительниц Мудрости, обступивших Неалда.

«Не хочу вести их за собой, – думал Перрин, – но если не я, то кто? Если брошу этих людей и они погибнут, их кровь будет на моих руках».

Теперь он понял, что делает. Что пытался сделать с самого начала. Шару он придал форму кирпича, длинный прут стал стержнем толщиной в три пальца, а плоский кусок металла превратился в соединительную скобу, с помощью которой рабочая часть крепится к рукояти.

Молот. Перрин создавал молот. Вот они, детали.

Теперь он все понял.

Перрин забыл обо всем, кроме работы. Удар за ударом. Такие громкие… Казалось, от каждого удара содрогается земля и трепещет парусина палаток. Перрин торжествовал. Он знал, что делает. Наконец-то он знал, что делает.

Нет, он не претендовал на роль вождя, но разве это снимает с него ответственность? Люди нуждаются в нем. В нем нуждается весь мир. Перрин вдруг осознал, что и сам хочет быть лидером, и это осознание остудило его, как остужают раскаленный металл, чтобы тот обрел окончательную форму.

Раз уж этим людям нужен лорд, Перрин станет их лордом. Хочешь, чтобы что-то было сделано как следует? Сделай это сам.

С помощью зубила он проделал отверстие в головке молота, затем схватил молотовище, поднял его высоко над головой и с размаху вогнал на место. Положил молот на скобу, придал ей нужную форму. Какие-то мгновения назад Перрин в своей работе отводил душу и выплескивал гнев, но теперь трудился сосредоточенно и целеустремленно.

Всякому кузнецу известно, что металл – это нечто живое. Стоит нагреть его, приступить к делу, и он оживает. Вооружившись молотом и зубилом, Перрин начал обрабатывать края, избавляться от заусениц, высекать узоры; в стороны разлетались волны искр, а звонкие удары молота становились все сильнее и громче, пока не стали напоминать колокольный перезвон. Орудуя зубилом, Перрин придал форму небольшому куску железа, после чего положил его на верхнюю часть нового молота.

С ревом воздел он над головой свой старый молот – в последний раз – и ударил им по новому, впечатывая в металл образ застывшего в прыжке волка.

Перрин отложил инструменты. На наковальне лежал прекрасный молот, все еще светившийся от внутреннего жара. Такой красоты Перрин еще не создавал, да и подумать не мог, что когда-нибудь изготовит нечто столь же великолепное: мощный боек, как у кувалды или киянки, но носок суженный и заостренный, как у кузнечного молотка. В длину фута четыре, если не больше: громадный размер для молота такого типа.

Молотовище было из цельной стали; такого молотовища Перрин раньше не встречал. Он поднял свой новый молот – одной рукой, но не без труда. Тяжелая получилась штуковина. Основательная.

Молот украшала перекрестная штриховка, а сбоку – оттиск волчьего силуэта в прыжке. Волк походил на Прыгуна. Перрин провел по нему заскорузлым пальцем, и металл успокоился: он был на ощупь теплым, но не обжигал.