Коллапс. Гибель Советского Союза

Николай Кручина, управляющий делами ЦК КПСС, понял, куда дует ветер. Он управлял всей собственностью партии, стоимость которой составляла более 300 миллионов рублей. Горбачев вспоминал Кручину как «цельную натуру, довольно умного и осторожного, но при этом инициативного человека». В 1990 году Кручина понял: чтобы платить зарплату партийным аппаратчикам, особенно республиканским — как региональным, так и местным, — нужно действовать, как капиталист. Он направил партийные деньги, включая взносы 16 миллионов членов партии, на финансирование новых корпораций, концернов, коммерческих банков и других предприятий. Он также превратил в источник прибыли партийные активы, в том числе офисные здания, образовательные учреждения, больницы, дома отдыха, издательства, тысячи автомобилей, строительные компании и тому подобное. Услуги за пользование ими стали превращаться в платные. С помощью сотрудников КГБ и советских посольств Кручина создавал совместные предприятия с западными бизнесменами и политиками. Внутри страны он помогал создавать и пестовать первый выводок предпринимателей-миллионеров и коммерческих банкиров, которые вышли из рядов комсомольских аппаратчиков. Все это было сделано, чтобы идущее на убыль могущество партии обратилось в деньги[492]

.

Осенью 1990 года ученые и журналисты начали обсуждать в прессе «номенклатурную приватизацию». Виктор Ярошенко в статье для журнала «Новый мир» писал о «партии котов», подразумевая «жирных котов». Ими были чиновники из партийного аппарата и их младшие коллеги из комсомола и советских профсоюзов, которые использовали кризис как возможность приватизировать собственность. Пресса писала о новых коммерческих банках, совместных предприятиях и синдикатах, которые росли как грибы и в качестве стартового капитала использовали деньги, щедро позаимствованные из партийного бюджета. Партии принадлежало большинство издательств, которые воспользовались новыми законами и стали коммерческими обществами. Они начали печатать за деньги любую продукцию включая и антикоммунистические манифесты оппозиции. То же самое произошло с предприятиями по производству бумаги — они начали экспортировать бумагу на внешний рынок по цене 800–1000 долларов за тонну. «Партия котов», заключал Ярошенко, не была заинтересована в жестком конфликте. Вместо этого «они потребовали от демократического лагеря негласного общественного договора — вы позволите нам благополучно уйти на покой с набитыми карманами, а мы… не будем в вас стрелять и сажать в тюрьмы». Спустя десять лет эту метафору «договора» подхватили западные ученые, изучавшие феномен «исчезновения» коммунизма в Восточной Европе[493]

.

Леон Оников, работавший в центральном аппарате партии, писал в мемуарах: «Каждый профессионал понимал, что неудача с перезагрузкой КПСС неизбежно вела к распаду СССР, потому что на ней держалась вся система». Оников подобно Горбачеву, Яковлеву и Черняеву был типичным «человеком шестидесятых» — для него единственным способом обновить партию было сделать ее объединением просвещенных бюрократов и интеллигенции, превратить в социал-демократию. Оников не был достаточно циничен, чтобы представить, что коммунистическая номенклатура может быть преобразована в правящий класс и главного бенефициара государственного капитализма, как это происходило на тот момент в Китае[494]. Но либеральный партийный аппаратчик был прав относительно состояния советского государства. Большинство в партийной номенклатуре не могло понять, почему Горбачев продолжает передавать рычаги влияния, особенно материальные активы, другим исполнителям во имя «демократического социализма». Еще при Леониде Брежневе партия превратилась в иерархию республиканских и региональных кланов и управляющей элиты. Они оставались лояльными генеральному секретарю до тех пор, пока чувствовали себя частью системы, которая могла наказать их за непослушание, но в то же время защитить их клановые интересы. Реформы 1989 года, и в особенности возвышение противоборствующих республиканских структур, поставили эту лояльность под вопрос.