Коллапс. Гибель Советского Союза

15 августа Горбачев позвонил Ельцину. Российский президент признал, что на него давят, требуют отказаться от соглашения. Горбачев ответил, что давление оказывают и на него. Как пишет Горбачев в мемуарах, они договорились придерживаться согласованного курса и стали договариваться о церемонии подписания. Ельцин спросил, как будут располагаться делегации в зале — российская во главе с ним должна быть в центре. «В общем, мы попрощались на хорошей ноте, — вспоминает Горбачев. — Хотя у меня остался осадок, не ушло ощущение, что Ельцин чего-то не договаривает»[933].

Активно продолжались вестись дискуссии о том, что произойдет после подписания Союзного договора. Мэр Ленинграда Анатолий Собчак был настроен оптимистично: «С правыми уже можно не считаться»[934]

. Вадим Загладин, помощник Горбачева и опытный аппаратчик, полагал, что может последовать ответная политическая реакция. Александр Яковлев опасался, что церемония подписания вынудит сторонников жесткой линии нанести превентивный удар. В беседе с официальными лицами Запада он сказал, что неосталинисты в руководстве партии при поддержке военных могут сформировать «комитет национального спасения». 16 августа Яковлев опубликовал открытое письмо, в котором предупреждал об угрозе «переворота» со стороны «теневого» альянса неосталинистов, генералов, КГБ и военно-промышленного комплекса»[935].

Горбачев сохранял оптимизм. Он утвердил порядок церемонии подписания и разослал его лидерам республик и республиканским партийным организациям. В документе указывались пять республик, представители которых будут участвовать в подписании — Российская Федерация, Казахстан, Узбекистан, Белоруссия, Таджикистан. Лидеры Туркмении и Киргизии пообещали присоединиться к Договору в сентябре. Горбачев рассчитывал, что до 10 октября Договор подпишут Украина, Азербайджан и «другие республики»[936]

. Другого пути нет, диктовал он Черняеву. К лету 1991 года, говорил он, сторонники жесткой линии в партии и антикоммунисты начали призывать к сильной руке и использованию силы. И те и другие считали, что переход к рынку может быть лишь в силовом варианте, когда репрессии помогут удержать стабильность. Горбачев был с этим категорически не согласен. «Введение чрезвычайного положения, — заключал он, — гибельный путь, путь к гражданской войне»[937].

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Горбачев категорически не допускал возможности того, что члены правительства и люди в его ближайшем окружении могут самостоятельно действовать против него. В этом он фатально ошибался. Сталин всегда с подозрительностью относился к своему ближнему кругу и постоянно проводил в нем чистки. Горбачев, образцом для подражания которого был Ленин, с презрением отвергал сталинские методы руководства. В то же время он, как и любой другой партийный аппаратчик, считал КГБ естественной и неотъемлемой частью своего окружения. Крючков никогда не давал ему повода к подозрениям. Глава КГБ ежедневно, иногда несколько раз в день, звонил своему боссу, докладывая о развитии ситуации. Порядок этот оставался неизменным и во время отпуска Горбачева.

В день отъезда Горбачева в Крым, как выяснило дальнейшее следствие, «уже были готовы все документы по созданию ГКЧП и объявлению чрезвычайного положения». Их начали готовить еще с момента введения экономической блокады Литвы весной 1990 года. Горбачев об этом знал[938]. Впоследствии высказывались мнения, что Крючков готовил план в своих личных интересах. Вероятно, считали некоторые, он знал из материалов прослушки, что после подписания Союзного договора потеряет свою должность. Сам Крючков это всегда отрицал. На самом деле вряд ли его мотивацией была борьба за власть любой ценой. Он был преданным системе службистом, а не жаждущим власти авантюристом. Председатель КГБ просто не мог представить себе, как горбачевский гибридный Союз сможет стать основой стабильного государства и экономики. Все, что он знал и видел, свидетельствовало об обратном — ельцинская Россия намеревалась прибрать к рукам большую часть того, что составляло Советский Союз. Крючков с параноидальным страхом относился к «иностранному вмешательству», но в то же время он был прав в том, что касалось хаотичного распада централизованной плановой экономики. Все это убедило его, что подписание Союзного договора означало конец советского государства. И его нужно было остановить[939].