Коллекционер

В тот день Ч. В. сказал: честный бедняк мало отличается от нувориша, только тем, что денег нет. Бедность заставляет человека гордиться своими достоинствами (и иметь их, чтобы было чем гордиться), видеть ценность каких-то иных, чем деньги, вещей. Когда такой человек вдруг разбогатеет, он не знает, что делать с этим богатством. Забывает о прежних своих достоинствах – впрочем, они никогда и не были истинными. Он полагает теперь, что главное достоинство – это делать и тратить деньги. Не может представить себе, что есть люди, для которых деньги – пустой звук, ничто. Что самые прекрасные в мире вещи имеют самостоятельное, не зависящее от денег значение.

Я не искренна. Все-таки хочется, чтоб у меня были деньги. Но я знаю, что это нехорошо. Я верю Ч. В. Не потому, что он говорит это; я вижу, понимаю, это действительно так, он почти совсем не думает о деньгах. Ему в обрез хватает на материалы, на жизнь, на короткие рабочие поездки раз в году, на то, чтобы сводить концы с концами. И есть десятки других: Питер, Билл Макдоналд, Штефан. Они живут вне мира денег. Если у них есть деньги, они их тратят. Если нет – обходятся без них.

Люди вроде Калибана не умеют распорядиться деньгами – головы на это не хватает. Достаточно сравнительно небольшой суммы, и они, эти «новые», начинают вести себя по-свински. Все эти ужасные людишки, которым жалко было денег, когда я собирала на Детский благотворительный фонд. Одного взгляда было достаточно, сразу можно было понять. В старых буржуазных семьях давали – неловко было отказывать, если к ним приставали. Интеллигенты давали или честно говорили, что не дадут. Не стыдились отказывать. А этим «новым» и денег жалко, и признаться в этом стыдно. Например, тот отвратительный тип в Хэмпстеде (вот уж точно один из этих), который заявил: «Я дам вам полдоллара, если докажете, что денежки не уплывут в чужой карман». Думал, что удачно сострил.

Я повернулась и ушла, а зря: незачем было делать оскорбленный вид, дети важнее. Так что потом внесла свои полкроны вместо него.

Но до сих пор мне противно о нем вспоминать.

Деньги ударили К. в голову. Будто он выпил целую бутылку виски, а пить не умеет. Единственное, что удерживало его в рамках порядочности, – бедность. Невозможность уехать из дому, уйти с работы.

Словно слепого посадили за руль машины – пусть ведет ее, как и куда ему заблагорассудится.

Закончу приятным: принес мне сегодня пластинку Баха. Я уже два раза ее прослушала. Калибан говорит, очень мило, но сам он недостаточно музыкален. Тем не менее сидел с подобающим выражением лица. Хочу прослушать еще раз те места, которые особенно понравились. Улягусь в постель, выключу свет, буду слушать музыку и постараюсь вообразить, что я – в студии Ч. В., он лежит на кушетке с закрытыми глазами, и я вижу в полутьме его крючковатый нос и изрезанную морщинами щеку. Лежит словно каменное изваяние на собственном надгробии. Только ничего мертвого в нем нет.

Вот как бывает. Калибан опоздал с ужином. Я очень резко спросила: где это вы были? Он только посмотрел удивленно и ничего не ответил. Я сказала: мне показалось, вас очень долго не было.

Гротескная ситуация. Мне хотелось, чтобы он скорее пришел. Мне этого часто хочется. Так здесь одиноко.

10 ноября

Сегодня вечером мы поспорили из-за денег. Я заявила, что большую часть он должен раздать. Уговаривала его и стыдила, пыталась убедить раздать хоть какую-то часть. Но он ничему не верит. В этом-то вся беда. Как тот человек из Хэмпстеда, К. не верит, что те, кто собирает деньги по подписке, действительно используют их по назначению. Все ему кажутся бесчестными, все только и жаждут заполучить денежки и никогда с ними не расставаться.

Бессмысленно доказывать, что я знаю, куда идут эти деньги. Что никто их не прикарманивает. Он спрашивает: «Откуда это вам известно?» А я могу только ответить, что вполне уверена в этом. Тогда он усмехается, словно я наивная девчонка и мне не дано правильно судить об этом. Я упрекнула его (не очень сердито), что он так и не отправил чек организации «Движение за ядерное разоружение». Подначивала, чтобы он предъявил квитанцию. Он ответил, это был анонимный дар, он не оставил своего адреса. Чуть не сказала: вот выйду на волю, проверю. Еле удержалась. Не то возникла бы еще одна причина меня не отпустить. К. был весь красный, как в тот раз, когда наврал мне про письмо П. и М.