Коллонтай. Валькирия и блудница революции

Шляпников же в Париже оказался лишь на посту советника. Ему объявили строгий выговор за публикацию совместно с Медведевым в "Бакинском рабочем" открытого письма, где утверждалось, что "вся деятельность Коминтерна свелась к насаждению материально немощных секций и к содержанию их за счет достояния российских рабочих масс, за которое они платили своей кровью и жертвами… Создаются оравы заграничной коммунистической челяди, поддерживаемые русским золотом…" После этого Шляпникова отозвали в Москву и нового назначения не давали. Медведева же вообще исключили из партии.

Александр Гаврилович писал своей бывшей любовнице: "Дорогая Александра Михайловна. <…> Письма от Вас, числом три, нами получены. Не писал, так как ждал Вашего приезда <…>

Здоровье немножко поправил, но все же от головокружения не избавился. Закончил брошюру о революции 1905 года и еще одну о Франции, а теперь работаю над третьим томом (мемуаров. — Б.С), по-прежнему жду, но ни партийной, ни профсоюзной работы не дают. Так что Вы можете себе представить, каков круг моей общественной жизни. Мириться с таким положением, конечно, нельзя. <…> Что поделывают наши норвежские друзья, что в моей милой Франции? Я ничего не знаю, от всего оторван. Хольменколлен, наверно, в снегу. Вспоминаю наши прогулки…"

Коллонтай же счастливо избегала подобных неприятностей. Она очень рано осознала, что формирующемуся новому политическому режиму нужны не ораторы, а бюрократы. Бюрократом она была плохим, но работала главой небольшой по штату миссии в небольшой стране, так что бюрократии в ее работе было немного. Зато было много живого человеческого общения, связанного с постоянными контактами с людьми.

Александру Михайловну все больше беспокоили почки. Пришлось несколько раз ложиться в клинику, ездить на воды в Баден-Баден. Из клиники она писала сестрам Шадурским: "Мои милые сестрички, Зоя и Вера, как странно подумать, что мы все трое прошли такую путаную, странную, необычайную дорожку жизни. <…> Вижу, как вьется наша жизнь тоненькой тропочкой среди серых, нахмуренных гор, среди зелени полей. Вьется, все ищет вершины. По-своему вьется, новую тропочку кладет…

Забрал ись высоко, дышится легко, перевал впереди, а вместо того летим вниз, в долину, где пасутся коровы со звоночками, тихо, ладно, мирно. "Отдохни", — приглашает жизнь. Некогда. Вершин-то много, всюду перебывать надо. И торопимся, и ползем… Закроешь глаза — плывет прошлое. Будущего нет. Только прошлое и прочитанное. И ничего больше".

А в письме Зое признавалась, что "у меня новое увлечение: танцы! Все танцуют, и я с ними. Очень понравилось. Ритм. Движение. Какую-то легкость в себе чувствуешь. Значит, соки не иссякли…"

Миша представлял то в Англии, то в Швеции, то в Германии различные внешнеторговые ведомства. Его жена Ирина Александре Михайловне понравилась. Познакомились они в Берлине.

Дыбенко писал: "Милая, родная, как Твое здоровье? Удалось ли Тебе <…> уехать в горы? Кто с Тобой? О как бы мне хотелось хотя бы на минутку быть возле Тебя, вдохнуть в Тебя жизнь, поднять на мои грубые сильные руки, заглянуть в глаза, увидеть Тебя снова бодрой, жизнерадостной. <…> Еду на два месяца в Кисловодск ремонтировать себя. Скверно с сердцем, сильное расширение. Буду жить там, где были прожиты красивые, неповторимые минуты с Тобой. За этот год стал совершенно лысым. Работаю много. Устаю невероятно. Шура, почему ты не пишешь? Неужели Ты стала безразлична ко мне? Я жажду Твоих писем. Твой Павел".

"Шура милая, родная! Весьма и весьма рад и благодарен твоему письму. Значит, ты скоро приедешь? С тревогой жду увидеть тебя, поделиться с тобой, моим верным, преданным другом. <…> В деловой жизни все идет как будто бы гладко. Личная жизнь с неровными скачками. <…> Живется не совсем сладко. Часто вспоминаю Тебя. Но увы… Твой Павел".

Между тем Коллонтай обвинили в чрезмерной тяге к роскоши: она, дескать, слишком много выписывает из Европы платьев, манто и мехов. В Осло прибыл представитель ЦКК для проведения ревизии. Коллонтай написала письмо председателю ЦКК Куйбышеву. В ответ пришла шифровка, что Боди отзывается для получения нового назначения. Их отношения давно уже не были тайной ни в Осло, ни в Москве. Коллонтай заявила, что они уедут только вместе.

Сравнивая Сталина с Троцким, Александра говорила Боди, что у Сталина нет ни культуры Троцкого, ни знания марксизма, что он не оратор, не писатель, но зато имеет адское терпение. И еще Коба, по ее мнению, сразу заметил, что у Троцкого есть поклонники, но нет друзей. Самой уничижительной характеристики удостоился от нее Зиновьев: "Надутый хвастун, опьяневший от неожиданно доставшейся власти". Бухарина и Рыкова она уважала, хотя и не любила. А Молотова назвала воплощением серости, тупости и сервильности.