Колода без туза

— У тебя есть доказательства, что все обстоит именно так? — сухо спросил Кузнецов.

— Застрелился — вот доказательство, — твердо сказал Маслаков.

— Больно ты прыток, — Кузнецов неприязненно поморщился.

Маслаков пожал плечами.

— В тюрьму надо податься, поспрошать про Ямщикова, как да что, — подумав, сказал Кузнецов.

— Я Важина домой отпустил, — засомневался Маслаков.

— Обойдемся, — сказал Кузнецов.

В коридоре появился Распутин с пышным букетом красных гладиолусов. Пожаловался:

— Заплутал я, товарищи чекисты. Из залы-то все двери запертые.

— Товарищ Распутин, ты когда в тюрьме командира своего напоследок видел? — спросил Кузнецов.

Красноармеец чуть подумал и стал загибать пальцы:

— Значит, так… Арестованных примали — не было его сперва. Под конец из корпуса вышел, постоял немного и обратно. Минут так через двадцать вернулся сумной какой-то — и бегом в канцелярию. Вышли вскоре с Важиным — и со двора…

Кузнецов кивал, отмечал что-то в записной книжке. Маслаков же не слушал Распутина: ему и без того все было ясно. Распутин замолчал, взгляд его затуманился. Потом, глядя в пространство, он тихо, прерывающимся от волнения голосом произнес:

— Как же так?.. Мы ж с им сколько вместе воевали, а он сам себя… Эх, товарищ Ямщиков… Обещал фамилию мне сменить…

На глазах Распутина выступили слезы, и он, стыдясь их, неуклюже вытер лицо рукавом френча. Кузнецов смотрел на рыжего паренька с сочувствием. Отчужденное лицо Маслакова было непроницаемым.

— Цветы-то теперь куда? — Распутин опустил недоуменный взгляд к гладиолусам, будто только что увидел их впервые.

— Ты ведь их для Нины Петровны принес? Верно? — спросил Кузнецов и положил руку Распутину на плечо. — Вот ей и отдай.

Распутин недоверчиво посмотрел на чекиста.

— Отдай, отдай, — повторил Кузнецов.

Распутин кивнул и сглотнул ком. Маслаков осуждающе посмотрел на Кузнецова и отвернулся.

Через полчаса, цокая подковками сапог по металлу, Кузнецов и Маслаков медленно поднимались узкой тюремной лестницей с окованными ступенями и круглыми железными перилами. Остановились на площадке. Кузнецов сказал:

— Теперь я — на второй этаж, ты — на третий. Разошлись.

На втором этаже керосиновая лампа, подвешенная к потолку, едва освещала пустой сводчатый коридор. Уходили во мглу одинаковые железные двери камер с номерами, засовами и висячими замками. Кузнецов остановился. Он увидел, что в глубине коридора показался из-за поворота коренастый круглолицый надзиратель. Позванивала в его руках связка ключей, гулким эхом отдавался цокот кованых сапог по цементному полу. Чекист дождался надзирателя и молча протянул ему свой мандат. Надзиратель, шевеля губами, внимательно его прочитал.

— Слушаю, товарищ Кузнецов, — произнес уважительно, возвращая удостоверение.

— Насчет Ямщикова, — сказал Кузнецов.

— Так я же объяснил, — с готовностью откликнулся надзиратель. — Вот, у шестьдесят девятой он стоял. — Круглолицый кивнул на дверь камеры.

Он хотел продолжать, но Кузнецов жестом остановил его, подошел к двери с номером 69, отодвинул заслонку «глазка», заглянул в камеру и недоуменно обернулся к надзирателю:

— Она ж пустая!

— Само собой, пустая, — кивнул надзиратель. Его румяное лицо отразило работу мысли. — Так что Куницына час назад в семьдесят седьмую перевели, к Синельникову. А Сердюка, что с Синельниковым сидел, — на первый этаж, в одиночку.

— Как ты их всех помнишь, — удивился Кузнецов.

— У меня на фамилии память, — просиял польщенный надзиратель. — Потому и Плюснина запомнил.

Кузнецов кивнул, подошел к «глазку» семьдесят седьмой камеры, заглянул внутрь. На нарах играли в шашки могучий старик с коротко подстриженными гвардейскими усами и тот, кто в ЧК назвал себя Куницыным. Не отрываясь от «глазка», Кузнецов поманил к себе надзирателя. Тот подошел, и чекист тихонько спросил:

— Который Куницын?

— Молодой, — шепотом сообщил надзиратель.

Чекист кивнул, отошел от двери. Прищурясь, вполголоса еще раз уточнил:

— Значит, Ямщиков его Плюсниным называл? Не путаешь?

— Точно, Плюсниным, — уверенно подтвердил надзиратель.

— Давай, товарищ, условимся, — Кузнецов положил руку надзирателю на плечо, — о нашем разговоре — ни одной душе. Лады?

— Не сомневайтесь, товарищ Кузнецов! — произнес надзиратель, ощутив волнующий холодок приобщения к тайне. — Чего-чего, а помалкивать умеем! — Он судорожно проглотил набежавшую слюну и, набрав в легкие побольше воздуха, радостно продолжал: — Я, значится, что хочу сказать…

Кузнецов предостерегающе поднял руку, и круглолицый, от неожиданности поперхнувшись, обиженно умолк.

Рассветало. За окном упоенно ворковали голуби. Осень была им нипочем.

— Рисковый малый этот Плюснин, — рассуждал вслух начальник ЧК Камчатов, расхаживая по своему кабинету, тоже с «буржуйкой», как у Кузнецова. — Каратель с бронепоезда «ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ», до этого — контрразведка в Белецке, личное участие в расстрелах. При таком раскладе нужно, как говорят в Одессе, иметь большой интерес, чтобы самолично полезть в тюрьму. Н-да…

Начальник ЧК подошел к окну, остановился в раздумье. Голуби продолжали неистовствовать.