Кологривский волок

— Надо бы хоть вожжами ее зацепить, — посоветовал Осип (он уже держал их под мышкой). — Все-таки надежней.

— Спробуй подберись, посмотрим, как пузыри пускать будешь, — посмеялись над ним.

— Никуда не денется. Теперь вода сбывать начнет, — заверил старик Соборнов.

— Я вижу — крыша из-за кустов выставляется, думал, сарай плывет, — рассказал Федор Тарантин.

— Ну-ка, не диво ли, куда принесло? — скорбно поджав беззубый рот, качала головой Федулиха.

Василий Капитонович почувствовал себя виноватым перед людьми, чего доброго, не сочли бы вредительством. Какой же ему смысл в этом? Подошел к председателю, стоявшему у самой воды, развел руками:

— Вот, Степан Никанорович, какая беда.

— Практически, прозевали мельницу. — Лопатин досадливо поморщился.

— День и ночь караулил, тросом привязал ее к избушке — не помогло. Против воды не поборешься, — оправдывался Коршунов. — Что теперь делать? Может, вода сойдет, так разберем да перевезем на место?

Лопатин походил по берегу, пощипал усы.

— А лошади где? Они только из лесу вернулись, отдохнуть надо дать перед пахотой. Придется на Томилиху ездить.

— Ой, далеко! Очереди там большие, всегда людно, — загомонили бабы.

— Худо будет без своей-то мельницы.

— Ничего не поделаешь. По крайней мере, в это лето нам не сдюжить.

— Правильно говорит председатель, — подтвердил Соборнов, — надо подождать мужиков. Тут дело серьезное.

Авторитетным было его слово среди однодеревенцев. Бабы пожалели мельницу, повздыхали и стали расходиться. Только ребятишки остались на берегу.

Обида душила Василия Капитоновича. Будто впотьмах, на ощупь шел домой. Шурик выскочил на крыльцо, залепетал:

— Дедуска, смотли, я какие камуски насол! Смотли, смотли!

— Да пес с ними, с камушками! — отмахнулся он, огорчив внучонка.

Хворая жена, морщась от постоянной головной боли, озабоченно выглянула из-за печки:

— Что, бать? Мельницу-тс али пригнало к самому броду?

— Али, али! Как соринку смыло, поди полюбуйся.

— Теперь греха куча.

— Замолчи! Без того тошно, — осадил Василий Капитонович.

Настя не вступала в разговор, — знала нрав свекра. Она взяла притихшего Шурика на руки и унесла его в переднюю.

Василий Капитонович злился, стаскивая в кути сапоги, мокрые портянки были неподатливы. Один кое-как стащил, а другой пришлось зажимать в двери. Вгорячах придавил ногу, выругался:

— Разрази душу! Не сапоги, а капканы!

Швырнув их в угол, прошлепал босиком на кухню. Под лавкой стояла заткнутая бумажной пробкой бутылка. Одним духом опрокинул стакан палючего самогону, точно на каменку выплеснул, и полез на печь.

Озноб быстро прошел, по телу разлился нутряной жар. Василий Капитонович поставил пятки на самые горячие кирпичи, чтобы прогреть их как следует. В голове шумело. Как там, в избушке, чудился ему шорох за стеной, и стояли в глазах водяные воронки над тем местом, где была мельница. Вся его жизнь прошла возле нее. Отец, умирая, наказывал: «Перенимай мое дело, Василий, мельница век будет тебя кормить. Венюха уехал в город, отстранился от нашей жизни: отрезанный ломоть. А ты не гоняйся за другим счастьем, оно переменчивое да увертливое. Ты его вроде бы достиг, а оно уходит, как сухой песок из горсти. Время сейчас непонятное. Помни мои слова, около мельницы всегда сыт будешь».

И Василий Капитонович цепко держался за свое маленькое счастье. Выручала мельница. Особенно в военные годы, когда вся деревня голодует.

«Что же теперь, в поле идти вместе с бабами? Кабы была мельница-то своя, перетаскал бы по бревну. Сдохнул бы, а вернул на место. А тут колхоз называется, лошадей, видите ли, нет. Не очень-то беспокоится председатель: хлеб весь сдают государству, много ли колхозного помолу, а со своим бабы съездят и на Томилиху. Что делать? Вот задача, в один день не решишь», — размышлял он.

Начинало пожигать лопатки. Василий Капитонович повернулся на бок и закрыл глаза. Ему хотелось забыться, но никак не отходили от него горькие думы, не переставало шуметь в голове.

К утру ему сделалось худо: то бросало в жар, то лихорадило. Отнялась поясница. Василий Капитонович страдальчески кряхтел, лежа на кровати, больше всего он ненавидел хворь, и вот скрутила какая-то лихоманка. Бывало, раздражался, если охала жена, а сейчас понял, что был несправедлив, и, может быть, впервые пожалел ее.

Видно, шибко доняла Василия Капитоновича болезнь, потому что не выдержал, попросил Настю:

— Сходила бы за теткой, она чем-нибудь поможет.

Бычиха пришла на другой день. Василий Капитонович, очнувшись от дремы, услышал ее певучий голос еще на мосту:

— Свахонька Анфиса, здравствуй! Как живешь-можешь?

— Да всяко. Я пооклемалась, дак вот батька занемог.

— Ай-ай!

— Все из-за мельницы, полез, старый дурак, в ледяную воду.

— Ну-ка-ну! — с сожалением причмокивала Бычиха. — Воды-то нонче — страсть страшная. Ой, насилу дошла, притоптались ноженьки. Не поспеваю за Настёнкой, вся взопрела. Я куфайку-то скину.

Шурик осторожно выглянул из-за косяка. Бычиха заметила его, заулыбалась, обнажая редкие желтые зубы.

— Шуронька, поди сюда. Боишься, что ли, баушку? Я тебе гостинку принесла, держи-ка сахарку, свово, вареного.