Кольца Джудекки

— Знаешь, какой по местному исчислению год идет? А? То-то! Иди, проверь, сколько народу тут с катушек съехало? Было и было. Я пока про эти самые колодцы дознался, половину местных пацанов перетряс. Не помнит народишко ни черта. И еще…  — Сергей замолчал, отдышался. — Про раздачу бесплатной хавки, ты лучше меня знаешь. Поел — иди, отдыхай. Все не занятое едой время человек либо спит, либо шатается как кумарной. Тут таких процентов шестьдесят.

— Обратил внимание.

— Я Руслана месяц выхаживал. Думал — все — не человек больше.

— Сколько он так травился?

— Полгода.

— Я месяц. Пока в больнице работал, вроде ничего. Хотя и там часто в сон тянуло. А когда в мэрию забрали, вообще в сомнамбула превратился. Сигнальные ракеты из-за стены увидел, не ворохнулось ничего почти. Но Иосафат меня быстро поставил на ноги. Одна чашка противоядия, и я уже вполне сносно соображал.

— Это по тому, что мало у них харчился. Полгода, год — и уже ничего не поправишь. Пробовали. Другое дело, что отрава не всех берет. Откуда берут противоядие, не знаешь?

— Что не из местной лекарни — точно.

— Слушай дальше, — Сергей криво усмехнулся. — Заметил, детей здесь нет?

— С первого дня. Только я честно думал: Ад. Откуда дети? Потом по приходным книгам мэрии стал разбираться. Женщины…

— Знаешь, что у всех женщин слободы — увечья? И шрамов, как у старого солдата.

— Откуда мне знать? Близко общаться как-то не пришлось.

— А Танька? — Сергей спрашивал про певичку из погребка. Она действительно приходила к Илье. Но паче чаяния его новых знакомых, которые на время свидания деликатно удалились, все отведенное для рандеву время, изможденная, издерганная женщина просидела, прижав к груди собаку. Она гладила, начавшую отрастать шерсть, совала, осоловелой от непрерывной кормежки суке, какие-то кусочки и благодарно посматривала на Илью. Тому даже в голову не пришло, воспользоваться визитом женщины, в интимных целях.

— Танька с собакой играла.

— Чувствуется, что ты недавно проявился. Нагулял бы с годик аппетита, на любую, что еще хоть чуть-чуть шевелится, полез.

— Не уверен.

— Я сам полгода нос воротил. А потом так приперло, хоть к Большой Дуре иди, лишь бы женского полу. Получается: мужиков оголодавших полслободы, а женщин — раз, два и обчелся, да и те все порченые, холодные как рыбы. Животные еще. Кошки, собаки, крысы, в конце концов, тоже попадают в проявление. Куда потом деваются, никто не знает. Кстати, женщинами интересуются только те, кто казенный харч в рот не берет.

— Где они добывают пропитание?

— Работают. Кто сразу с ума не сбрендил, понимают, что иначе тут превратишься в дерево. Пристраиваются как-то. Кто мастерит, кто торговлишкой промышляет. Охотятся в окрестностях. Откуда думаешь у нас мясо?

— Откуда?

— Песчаный заяц. Он…

Под потолком лязгнуло, открылся светлый квадрат. Вниз поползла лестница. И, конечно, тут как тут Ивашка с револьвертом.

— У суки! Смотрите, Иосафат Петрович, огонь запалили.

— Я те за «суку», знаешь, что сделаю? — поинтересовался у Ивашки Сергей?

— Вот-вот, Иосафат Петрович, говорил я, из крюковских он. Те за «суку» горло перережут.

— Помолчи, балаболка. А, вы, ответствуйте: кто огонь запалил?

— Иди на хер! — Сергей не собирался тянуться перед высоким начальством.

— Отказ от дачи показаний, знаешь, чем карается?

— Ты, Иосафат, как Лаврюха заговорил. С кем поведешься…

— Вставай! — вдруг неистово заверещал Ивашка. Даже председатель трибунала вздрогнул.

— Че орешь, как бешеный?! — напустился он на вертухая. — Пшел отсель, если терпеть не можешь.

Ивашку вынесло из подземелья.

— И вы, голуби, за мной поспешайте. Замешкаетесь, велю лестницу убрать и огонек ваш тоже. Так и оставлю в темноте. Посидели без свету-то, знаете, ужо поди, каково оно?

А черт его знает, что может с ними еще случиться в темноте? Не исключено, опять покорежит да отпустит. Пока поднимут лестницу, и захлопнут люк, Илья успеет все приготовит: быстренько порвет свою рубашку на ленточки и подожжет. Хватит, конечно, не надолго. А дальше? Он, зрячий, выдержит. А Сергей? Сломается, сойдет с ума, умрет…  Или начнутся превращения: кости станут мягкими и форма перетечет из привычной человеческой в иную, кто знает в какую? Всплывешь потом под решеткой в виде большой либо малой Дуры. Тот-то радости будет Ивашке.

— Пошли. — встал Илья.

— Не пересидим? — поднял глаза Сергей.

— Боюсь, не получится.

— Тогда пошли. Не забудь мне потом растолковать, как ты в темноте ориентируешься.

Последнее было сказано одними губами. Но с некоторым нажимом. Тайна сумеречного зрения, сообразил Илья, теперь не просто его личный секрет. Она могла стать залогом их вызволения, она обрела материальность и цену. И Сергей этой тайной желал владеть, не без основания полагая, что распорядится ею лучше, нежели недотепистый Илья.