Кольца Джудекки

Кажется, на этом месте с Илье приключился короткий обморок. Что короткий, сообразил, когда пришел в себя от толчков. Его поднимали вместе с пыточным снарядом, потом отвязывали. Щека, которой в беспамятстве припал к полу, не успела онеметь. Зато все остальное…  Так, наверное, себя чувствует человек с травмой позвоночника: глаза видят тело, а органы, ведающие внутренними и внешними ощущениями, смятенно, отказываются то тело воспринимать. Оно есть, и одновременно его нет.

Потом поползли мурашки. Опять они родимые со мной! Вспомнился, кстати, Мураш. На суде его не было. Илья специально выглядывал. Что если и его — в черный колодец, для излечения от лишней честности и сострадания? Добавить к телесным мукам душевные? Явный перебор. Донкович эгоистично выкинул мысли о Мураше и его надломленной китайской статуэтке из головы. Будем считать, что они живы и здоровы. Гадство, как все же больно!

Он завыл, заскрипел зубами. Мимоходом сам удивился: будто камень о камень трешь. Сергей так же…

Полубесчувственное тело за руки, за ноги втащили в зал трибунала, отперли низенькую дверцу узилища и запихали за решетку. Клацнул два раза, запираемый замок.

— Я смотрю, ты и впрямь Гаслану крепко занадобился, — заключил Сергей, растирая конечности Ильи.

— Гаслан — это Алмазов?

— Ага. Опять к себе заманивал?

— Очень изощренно. Говорит тебя, мол, все равно твой друг под Дуру толкнет, так что ты ухо-то держи востро. Жаль, мол, больше поговорить не придется, полюбил я тебя, интеллигента.

— Хорошо излагает. Мастер. С прежних времен человек.

— То, что он мне про нравы на очистных работах заправлял, — как из под удара уходят, с подставой ближнего своего, — действительно имеет место, или… ?

— Всякое случается. Сам не видел, другие говорили. Только ты не обольщайся, умереть смертью героя, спасающего город Дит от утопления в дерьме, тебе не дадут. Зуб даю, приставят подстраховку. Там обычно спускают две-три платформы. Первая ближе к решетке, на нее идет главная атака Дуры. Пока она с первой партией чистильщиков разбирается, спускают следующих. У тех крючья длиннее, чтобы удобнее было из-за спин ковырять. Третья партия — транспортировщики. Большие куски дерьма в корзинах поднимают наверх. Для третьей партии самое страшное, если в том куске жаброзуб или змееголов затаился. Тут смотри за пальцами. Отгрызет, не посмотрит, что на руках перчатки из кожи тритона. Ты там не торопись, работай только инструментом, в кашу эту, вонючую, руками не лазь.

— Считаешь, меня в третью партию поставят?

— В первой пойду я.

— Алмазов?

— А как же. Он давно от меня хотел избавиться. А тут такой случай. Не упустит.

— Вы с ним близко знакомы?

— Не сказать, но встречаться приходилось, — уклончиво отозвался Сергей. Илья озлился: завтра вместе идти на смерть, а он виляет. С другой стороны: мог товарищ предположить, что в личной беседе с хозяином, Илья получил подробнейшие инструкции, как от него, Сергея, избавиться? Допустим, г-н Алмазов нечто туманное по этому поводу г-ну Углову намекнул…  Тому намекнул, этому объяснил, достиг полного душевного консенсуса и в стене сгинул. Что за той стеной? Судя по расположению — скальная основа, камень, то есть. Значит, г-н Алмазов подземным ходом ходют. Ой, ходют! В груди закипал чудовищный, неуправляемый гнев. В башке мутилось. Сейчас сорвется, кинется на решетку и заорет на стражников, заматерится, двинет в первую попавшуюся рожу. За что его так?! 3а что ему Ад?!

И рожа надвинулась. Красная, квадратная, наискосок перерубленная шрамом. Глаза — полыхающие белые щели:

— Нюни не распускай, — просипела рожа. — Заткнись и сиди спокойно. Думать мешаешь.

Времени хватило только на замах. На отлете руку выкрутила дикая, рвущая болью сила, заломила и послала вместе с остальным организмом к дальней стене. Соприкосновение же с холодной, твердой поверхностью, хоть и вышибло дыхание, зато вернуло в норму мыслительный процесс.

Не чинясь, Илья сел прямо на пол. Задница, конечно, подмерзнет, зато коленки отдохнут. Да и в голову на холодке, возможно, что иное придет, кроме слепого бунта. Не приходило. Сколько ни думал, перед глазами маячила гладкая оливковая физиономия бритого, мытого г-на Алмазова. А на ней, одновременно: сочувствие и угроза, и предупреждение, и намек на неиспользованные по глупости, по интеллигенсткому недомыслию возможности. Стало еще гаже.

Теперь Сергей как волк ходил вдоль решетки. Шесть шагов в одну сторону, шесть в другую.