Колыбель для ласточки

Дверь распахнулась. Вошёл побитый помощник.

— Выйди! — гаркнул профессор.

— Но…

— Выйди!

— Т-та… там полиция. К Олегу Станиславовичу.

Враги переглянулись. Руки опустились. Желание драться бесследно испарилось.

— Как они тебя вычислили? Что это значит? Ты кому-то говорил, куда отправляешься?

— Ты дебил? — зашептал Фурский — Я убийца. Кому я мог сказать, что направляюсь к тебе?

— Тогда как они узна…

— Извините. Они уже в лифте, — передал помощник.

— Значит так, — прошипел Фурский, — если мы вместе, тогда я молчу, — сделал огромный глоток виски.

— Нет, Олежек, — проскрипел Светилов, отбирая бутылку. — Если мы вместе, твоя дочь будет жить. Слушай! А не ты ли привёл их ко мне? Решил сыграть по-своему? Не вздумай! — вытащил телефон. — Один звонок…

— Это не я!

Профессор не поверил:

— И что, даже не знаешь кто?

Фурский тяжело выдохнул.

— К сожалению, я догадываюсь.

Глава 39

Наталья бежала, не разбирая дороги, сбивая прохожих, глазевших через свои смартфоны на происходящее. Наташа бежала от собственных чувств.

Не удержалась на ногах, обо что-то споткнулась, упала.

Небо взирало своими темнеющими глазами, полными презрения и мрачной торжественности. Отец выстрелил в Наташу. Действительно выстрелил! В случившееся верилось с трудом. Как он мог?! Она же его дочь!

Сердце разрывалось от праведного гнева, глаза жгли слёзы ненависти к отцу.

Он выстрелил, а сестра встала на защиту. Карина загородила Наташу собой. Карина, противная, идеальная. Карина, которую Наташа проклинала!

Поступок младшей казался ещё более сумасшедшим, чем выстрел отца, до сих пор звучавший в ушах и разрывавший перепонки.

Отец выстрелил, сестра защитила.

Мир снова перевернулся.

Наталья поднялась на колени, затем оперлась на ладони и поднялась. Огляделась. Мигалки приближались. Ей казалось, она бежала вечность, а на деле едва отбежала на десяток метров от моста.

Время замедлилось. Прохожие всё так же шли мимо, проезжали машины, светофоры меняли цвета, облака заполняли небо, а Наташа уже не бежала — шла вперёд, не ощущая ног и собственных слёз. Она не хотела плакать, но слёзы не спрашивали. Они текли, несмотря на злость к отцу и благодарность сестре.

Наташа брела по городу и всюду видела сестру. Карина улыбалась. Она всегда была добра к Наташе, а сейчас протягивала руку, обещая защитить от любой беды, и Наталья ей верила. Пошла следом за призраком, подняла руку, пытаясь ухватить прозрачную ладонь. Но не успела коснуться, как её оглушил звук автомобиля, рвущего шины об асфальт.

— Совсем сдурела?! — тряс водитель за плечи. — Жить надоело? Так с моста спрыгни, чё под колёса бросаешься, кретинка? О других подумай!

Невидящим взором посмотрела на мужчину.

— Ты под наркотой, что ли? Совсем чумная… Вали с дороги!

Он сел в машину, объехал Наташу, показав из открытого окна средний палец, и скрылся из виду. Просигналила новая машина. Наташа сделала шаг назад, два. Осмотрелась по сторонам, возвращаясь в реальность. Сестры нигде не было.

— Я схожу с ума… — залепетала Фурская и снова огляделась. Мир был прежним: шумным живым, но не для неё. — Я должна взять себя в руки. Я ничего плохого не сделала. — А сердце твердило обратное. Чувство вины заглянуло в душу и там и осталось.

Наталья разозлилась. Закричала. В её крике смешались боль и разочарование, страх и неуверенность, раскаяние и желание мести.

В этот миг она поняла, как ошибалась, ненавидя сестру. Другого человека она должна была ненавидеть, другого.

В памяти воскресли позабытые воспоминания: две сестры, две подружки прятались от кричащего отца, когда ели чужие конфеты или брали вещи без спроса, а потом закрывались в ванной, боясь взбучки и смеясь от своих же проказ. Почему она всё это выбросила? Вычеркнула, словно ненужное? Когда-то они с Кариной были обычными сёстрами. Были! И это дарило радость, делало её счастливой. Делало, чёрт возьми!

Наталья со злостью смахнула слёзы и принялась тереть подбородок. То, что казалось оправданной ненавистью к сестре начинало таять, а на этом месте уже произрастало желание наказать отца.

Она попыталась вспомнить хоть что-то хорошее из их отношений, но столкнулась со стеной непризнания, грубости. Неоправданной жестокости. Он никогда её не любил, будто и дочерью не считал. И сегодня доказал это.

— Как ты мог в меня выстрелить? — спрашивала она снова и снова, обращаясь к воображаемому отцу. — Я не та дочь, какую ты хотел, я тебя не устраивала, но разве я заслужила подобное? Почему ты так поступил?

Со стороны Фурская выглядела ненормальной. Она размахивала руками, громко разговаривала с пустотой и то и дело тёрла подбородок, с которого вновь капала кровь. Только её это совсем не волновало. Она послала старушку, перекрестившуюся рядом с ней и нагрубила проходящему мужчине за один только взгляд в её сторону, а затем продолжила монолог, не приносящий утешения.