Колыбельная для моей девочки

Она взяла ноутбук и сумку и перешла в тихую нишу, откуда был виден блокнот, оставленный перед аппаратом для просмотра микрофильмов в знак того, что место занято. Опустившись в глубокое кресло, предназначенное для приятного чтения, Энджи вкратце описала встречу с Белкиным, стараясь говорить негромко и следя, как дождь стекает по стеклам огромных окон библиотеки.

– Он меня узнал, Мэддокс, в этом нет сомнения. Он сразу понял, кто я. Получается, он знал мою мать, а мы с ней одно лицо. Белкин знает, что случилось той ночью. Отпечатки доказывают, что он там был. Все у него в голове, и колоться он не намерен. Я должна придумать, как вытянуть из него, кто я и что случилось с моей семьей. Белкин испуган до мокрых штанов, потому что я могу подогнать ему новый срок, на этот раз за убийство, а это пожизненное!

Мэддокс помолчал и сказал очень тихо:

– У Белкина на шее татуировка в виде краба.

Энджи нахмурилась:

– Я тебе об этом не говорила.

Он тихо выругался. Энджи ощутила холодное, сосущее беспокойство.

– А в чем дело?

Мэддокс явно колебался. Тревога парализующим холодом разливалась по телу.

– Мэддокс, ответь же мне!

– Энджи, ты должна остановиться. Прямо сейчас. Прекращай свою бурную деятельность. Особенно если ты пригрозила Белкину новым сроком. Речь идет не о продолжении работы в полиции, а ни много ни мало о твоей жизни.

Ого! Энджи заморгала, получив этот неожиданный удар. Скрытность не помогла, а, наоборот, сделала предупреждение еще более зловещим, и Энджи охватила ярость оттого, что Мэддокс ей не все говорит. Из нее потому и получился чертовски хороший детектив, что она никогда не сдавалась, не бросала загадку, не раскрыв ее. Чем сложнее проблема, тем азартнее Энджи искала решение. Она в гневе выпрямилась в кресле:

– Не командуй мной! И не надо играть со мной втемную! Каркаешь, что я рискую жизнью, и не говоришь почему!

Молчание.

Энджи вскочила, судорожно прижав руку к груди, и повернулась к окну, исчирканному дождевыми каплями.

– Мэддокс, как тебя понять? Ты нашел какую-то закрытую информацию со своим новым допуском? По Белкину что-нибудь?

– Энджи, все очень серьезно. Я не имею права ничего рассказывать, но прошу тебя – пожалуйста, оставь это дело, хотя бы на время. Поступи правильно – садись на ближайший паром и в девять утра будь за столом в связях с общественностью. Не высовывайся и… не теряй бдительности. Двери запирай…

Стиснув мобильный, Энджи прикрыла глаза и медленно вздохнула. У нее появились кое-какие догадки.

– Так, – начала она. – Значит, ты наткнулся на какую-то информацию по Белкину. Ты упомянул о его татуировке, стало быть, это важно. Это знак принадлежности к какой-то организации, возможно, к банде. Белкин и такая татуировка как-то связаны с международной торговлей людьми, которую подразумевает дело «штрихкодовых». Коль скоро расследование вышло на международный уровень, а торгует женщинами традиционно мафия, значит, к расследованию привлекли несколько организаций, и тебя кооптировали в следственную группу, где есть допуск к совершенно секретной информации. Я права?

В трубке молчали.

От этого в Энджи окрепло не только раздражение, но и уверенность, что она рассуждает правильно.

– Отпечатки пальцев доказывают, что Белкин прикасался к окровавленной двери бэби-бокса в восемьдесят шестом. Он там был, он знал мою мать, он в курсе, откуда у меня порез на губах. Через семь лет его задерживают за вооруженное сопротивление полиции и перевозку наркоты на девять лямов в цветочном фургоне. Такие масштабы, кстати, – это тоже уровень организованной преступности. Однако Белкин не раскололся, кто из его подельников открыл огонь и застрелил полицейского. Ты намекаешь, что Белкин или его шайка занимались поставками «живого товара» уже в восемьдесят шестом? Что мою мать, возможно, тоже ввезли в страну как секс-рабыню?.. – От этой догадки ей чуть не стало дурно. Энджи прижала ладонь ко лбу: – Господи, я же помню польские слова, мне по-польски кричали сидеть в бэби-боксе и помалкивать! Мы были иностранками! – У нее вырвалось крепкое словцо: все стремительно становилось на свои места. – Когда мой портрет, сделанный полицейской художницей, появился в газетах, никто не откликнулся! Ни одна живая душа в Ванкувере и Канаде не объявила себя моим родственником. Значит, мы находились в стране нелегально, вот откуда такая мертвая тишина! Теперь понятно, почему я не говорила с медсестрами по-английски и отчего моя жизнь до «ангельской колыбели» была настолько ужасной, что ранние воспоминания попросту заблокированы…

Мэддокс выругался. Энджи услышала в трубке шорохи и звук закрывшейся двери. Бубнеж телевизора стих. Когда Мэддокс снова заговорил, его голос звучал тише:

– Энджи, я не открою тебе никаких тайн. Я тебе звоню, чтобы ты прекращала свое расследование, а без веских доводов тебя не уломать. – Поколебавшись, он добавил: – Когда вернешься в Викторию, узнаешь в управлении, что одну из девушек с татуировкой убили в больнице, несмотря на полицейского у палаты…

– Что?! Которую?