Колымский тоннель

Их везли куда-то в этом вагоне, специально оборудованном: за решеткой шестеро зеков, а в

другой половине -- комната отдыха охраны. Между ними -- караульное помещение, где мается

Скидан с автоматом. Он стукается головой о стенку, когда засыпает, но зеки не смеются над ним,

даже смотрят с жалостью. Он клюет носом и видит, как подгибаются ноги в нечищеных сапогах. Он

оставляет пост и тащится в туалет, чтобы ополоснуть лицо водой. Он видит "свое" незнакомое,

белобрысое мокрое лицо, в глазах -- тоска загнанного зверя. Дверь в туалет распахивается,

надвигаются две молодых солдатских морды. Что-то говорят, слов в этом фильме нет. Скидан видит

свои слабые руки, которыми он пытается оттолкнуть мучителей. Его бьют в лицо и поворачивают

спиной, пытаются согнуть, он вырывается, отбивается... Еще удары, потом его выталкивают в

комнату отдыха, снова бьют, что-то говорят, он от чего-то отказывается и, качаясь, возвращается на

пост, к сочувствующим зекам. Закрывает глаза. Ему мерещатся женские и детские лица, какая-то

штатская жизнь. Открывает глаза. Решетка и зеки. Закрывает глаза... Так длится долго. Скидан

забывает о себе. Он умирает в усталости, одиночестве, тоске, унижении. Только успевает мелькнуть

мысль, что надо рассказать Такэси о способности "этой штуки" передавать даже чувства. И тут

проводник Скидана будто пробуждается. Он принял какое-то решение. Он смотрит на часы. Часы

разбиты, на них -- за полночь. Он передергивает затвор незнакомого Скидану автомата с высокой

мушкой и плоским магазином, он бросается в комнату отдыха. Там четверо солдат играют в карты.

Еще трое лежат на полках. Одной длинной очередью Скидан сбивает на пол четверых, потом --

тремя короткими -- тех, что на полках. Он видит еще одного, не в солдатской, а в железнодорожной

форме, лет тридцати, вынимающего из кобуры пистолет. Скидан наводит на него тонкий ствол

автомата и последним патроном опережает последнего противника. С чувством ужаса и

удовлетворения он опускает автомат на пол, берет короткоствольный пистолет убитого

железнодорожника, стреляет в ожившее лицо одного из своих мучителей, медленно проводит

голодным взглядом по столику, где не все еще съедено, и бросается из вагона в огни набегающей

станции...

Боль в сведенной мышце повалила Скидана на бок, и с минуту он боролся с нею, как пловец в

открытом море. Когда встал на дрожащие ноги, в гроте было тихо и пустынно.

-- Как я их... -- Скидана не отпускало чувство, что это он внушил неизвестному белобрысому

красноармейцу перестрелять своих товарищей... Да какие они ему товарищи... Но ведь Скидан --

офицер все же... Долг советского офицера... Да, кстати, наши ли это солдаты? Красноармейцы ли?..

Наши, наши: он видел звезды на пряжках. И водка -- "Московская"! -- на столе, это он точно засек. И

"Беломор", такой родной, целая пачка, едва початая. Так что -- наши... Это что же творится в

армии?.. И что-то имени Сталина нигде ни разу... Значит -- уже?.. В котором же году?.. К чертям!

Какой год может быть в чужом сне? А если в воспоминании?..

За этими мыслями Скидан пропустил начало очередного миража. Не было почти сил, но он уже

вышел на какое-то каменное крыльцо, осмотрелся с высоты и начал спускаться к стоянке автомашин.

Большим усилием Скидан расслабился и решил: "Это досмотрю и ухожу".

Тот, кто спускался с крыльца, негромко матерился вслух, и по содержанию ругательств, а также

по брезентовому плащу с капюшоном и тяжелым сапогом Скидан без ошибки определил, что

находится на родине. Судя по машинам -- огромным, вездеходным, с незнакомыми названиями на

капотах: "Урал", "КрАЗ", "Камаз", -- время совпадало с предыдущими видениями. Вместе со своим

третьим героем Скидан залез на гусеницу небольшого, с полуторку, вездехода, спустился к рычагам

и погнал прямо по дороге, оставляя слева двухэтажные брусовые дома довольно старой постройки, а

справа -- пятиэтажные, из такого же белого кирпича, как та художественная мастерская в первой

серии. Впереди белели многоэтажные дома -- башни, собранные непонятным образом будто из

детских кубиков. На глухой стене одного из них был выложен мозаикой орел с головой голубя, а под

ним -- текст: " Миру -- мир". У этого дома вездеход свернул, обогнул широкое приземистое

сооружение, на фронтоне которого две огромные мозаичные ладони удерживали, зачерпнув, черную

жидкость на фоне бурильного станка, похожего на вышку в лагере "Ближний", затем был еще один

поворот, и дорога из бетонных плит сходу врезалась в хвойную тайгу. Город кончился внезапно, без

предупреждения. Край тайги на выезде был срезан ради памятника -- четырех одинаковых кубов, 58

невпопад поставленных друг на друга, с загадочным текстом:"Ленинскому комсомолу". Сразу за

памятником тянулся длинный узкий набор щитов с последним лозунгом, который Скидану пришлось

читать справа налево: "М. Ломоносов. Сибирью будет прирастать российское могущество". С

километр тянулись сосны и кедры, чуть разбавленные березками, потом мелькнул памятник у дороги:

бетонная плита с тремя фамилиями и авиационной эмблемой, а рядом с плитой, вертикально --