Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

— Гриша, — обратился комбат к Калугину, — остаёшься за меня, а мы с младшим лейтенантом перехватим немцев.

Когда оба танка на скорости двинулись наперерез уходящему отряду, там уже снова начался бой. Восемнадцатилетний десантник Иван Земцов тоже вначале не рискнул открыть огонь. Затем не выдержал. Из горящего танка несло запахом жженых тел, а мимо него торопливо шагали немецкие пулемётчики, прикрывающие отряд.

Возбуждённые удачным прорывом, двое солдат во главе с рослым фельдфебелем что-то обсуждали. На секунду остановились возле «тридцатьчетвёрки» иразглядели механика-водителя рядом с телом погибшего командира.

— Эй, русский, вылезай, — направив на механика ствол пулемёта, окликнул его фельдфебель. — Твоё место в танке, а ты зарылся в снег.

Двое немцев подбежали к сержанту и, подталкивая прикладами, подвели к фельдфебелю.

— Сколько у вас «панцеров»? — спросил он.

— Не понимаю…

Немец ударил его штыком в ногу.

— Теперь понимаешь?

— Десять… десять танков.

Но времени для допроса не оставалось, и фельдфебель приказал помощникам:

— Бросьте его поближе к огню, пусть немного погреется.

Красноармеец Ваня Земцов не мог поверить, что товарища сейчас сожгут живьём. Освещённое бликами огня лицо рослого фельдфебеля казалось жутким видением — он то улыбался, то тень пересекала рот, и тогда оскал делался страшным, словно у мертвеца.

Кричал механик-водитель, которого кололи штыками, подталкивая в клубящееся пламя. Он хватался изрезанными пальцами за лезвия, ощущая нестерпимый жар горящей солярки. Ване Земцову не приходилось до сегодняшнего дня убивать врагов, он был призван в армию всего пару месяцев назад.

— Фашисты, суки! Вы что делаете?

Матерясь и что-то бессвязно выкрикивая, Земцов стрелял в фельдфебеля. Автомат бился в его руках, но пули летели вразброс. Жуткое лицо повернулось в сторону десантника, ствол пулемёта приподнялся. Лязгнул затвор, в диске ППШ закончились патроны. Иван Земцов на секунду растерялся.

Фельдфебель сделал шаг, второй и опустился на колени — пуля пробила ему грудь. Оба помощника бросили механика на снег и пятились прочь от русского призрака, такого же громадного и страшного, как их фельдфебель. Земцов выдернул винтовку из рук одного из солдат и ударил его штыком в живот. Второй немец исчез в темноте. Ваня ринулся было за ним, но его позвал механик, пытавшийся отползти от горевшего танка. Он стонал от боли, на нём тлела телогрейка, дымились сапоги.

— Помоги, браток, пока совсем не испёкся. Ноги отказали, и руки штыками изрезаны.

К ним на скорости приближались два танка. Из «тридцатьчетвёрки» их окликнул Шестаков:

— Живые есть?

— Мы с десантником уцелели, — отозвался механик. — Остальной экипаж погиб и второй десантник тоже.

— А Соломин Родион?

— Погиб он, товарищ капитан. Вон тело лежит, курткой накрытое. Ногу почти напрочь оторвало.

— Ладно… оставайтесь пока здесь. Я вызову фельдшера.

— Поскорее бы. У меня тоже нога перебита. А мы тут повоевали маленько, с пяток фрицев ухлопали.

Когда оба танка умчались, десантник Земцов огрызнулся.

— Ты что ли воевал? Ни одного выстрела не сделал, в снегу весь бой прятался.

— Я раненого спасал, да и какая разница, кто фрицев пострелял! — разглядывая окровавленные руки, проговорил механик. — Сейчас им комбат покажет! Перевязывай, чего смотришь! Не видишь, что кровь течёт?

Война страшна во всех её проявлениях. Но лучше не видеть, что остаётся в сгоревших машинах от экипажей и безжалостную месть танкистов врагу. Слишком много ненависти накопилось за полтора года войны.

«Тридцатьчетвёрка» комбата, слепя разбегающихся немцев светом фар, вела огонь из пулемётов, подсекая метавшиеся фигуры. Некоторых сбивали корпусом, и под гусеницами обрывался чей-то короткий крик. Позади машины темнело расплывающееся пятно и смятая каска.

Двадцать семь тонн металла не оставляли шансов выжить тем, кто прошлым летом весело шагал по дорогам России. Завоёвывая бескрайнюю страну, присматривал участки плодородной земли и поражался самой большой в Европе реке.

— Волга! Наконец-то победа!

— Гляньте, как горит Сталинград!

Это было в полдень двадцать третьего августа сорок второго года, когда немецкая авиация превратила город в горящие развалины, а под бомбами погибли за один день 40 тысяч его жителей — большей частью женщины и дети.

Теперь шёл январь. А в заснеженной ночной степи два русских танка добивали остатки прорывавшегося из окружения отряда.

Расстался с жизнью штабной обер-лейтенант. Ему исполнилось двадцать три года, он вырос в большой семье, в которой родители и дети присягнули на верность фюреру и носили нацистские значки. Обер-лейтенанту прочили быструю карьеру. Он был инициативным и грамотным офицером, хорошо знал русский язык.

Когда его ослепили фары лёгкого танка Т-70, он отшвырнул в снег автомат и выкрикнул:

— Я из рабочей семьи и ненавижу…

Младший лейтенант, командир танка, не дослушав его, нажал на спуск пулемёта. А механик, направив машину на тело офицера с блестящими погонами, выругался:

— Поздно опомнился, сучонок!