Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

Танк встряхнуло, а младший лейтенант догонял светящейся трассой двоих солдат в серых касках, пытавшихся добежать до низины.

Капитан-артиллерист видел, что остатки отряда уже не собрать. Люди разбегались кто куда, поднимали руки и падали в снег под пулемётным огнём.

Единственное, что он мог сделать, — помочь спастись хотя бы нескольким солдатам.

Вместе с двумя помощниками и ездовым, которые до последнего оставались рядом со своим командиром, отцепили лошадей. Они понеслись прочь, напуганные грохотом и рёвом моторов.

— Бегите, лошадки, может, вам повезёт, — бормотал офицер, наводя противотанковую пушку в цель.

Даже в такой ситуации артиллерист сумел сохранить хладнокровие. Снаряд выбил сноп искр из башенной «подушки» русского танка, сбросив с виденья наводчика. Комбат Шестаков наводил орудие сам, спеша опередить немецкого офицера.

«Тридцатьчетвёрка» замерла на месте, только так можно было достать еле заметную в темноте приземистую 50-миллиметровку, опасную, как гадюка.

— Товарищ комбат, — бормотал механик Пименов, готовый сорвать машину с места сразу же после выстрела.

Он хотел поторопить Шестакова, но не посмел вмешиваться. А в сознании вертелась тоскливая мысль: «Убьют нас, пушка хоть и мелкая, но снаряды сильные, и расстояние метров двести». Над головой грохнуло трёхдюймовое башенное орудие.

— Гони, Никита!

— Попали, товарищ комбат. Ей-богу…

Снаряд подбросил «пятидесятку», согнув ствол, оторвал одно колесо. Заряжающий ворочался на окровавленном снегу, зажимая ладонями рану на животе. Капитан-артиллерист, которому не хватило секунды, чтобы сделать второй выстрел, с трудом приподнялся. Левая рука была смята и вывернута в плече. Он оттолкнул ездового, пытавшегося помочь ему.

— Беги, я сам справлюсь.

Солдат топтался, не решаясь бросить своего командира.

— Вы погибнете, господин капитан.

— Беги… и спасибо за службу.

«Тридцатьчетвёрка» неслась прямо на перевернутое орудие. Капитан достал из кобуры парабеллум, но взвести его одной рукой не смог. В последний момент страх смерти заставил офицера опуститься на четвереньки в надежде, что механик-водитель русского танка не рискнёт рвать гусеницы об искорёженную пушку.

Он не ошибся. Опытный сержант Пименов пронёсся рядом, а пулемётная очередь прошла над головой. Наводчик и ездовой бежали вместе, изредка оглядываясь. Опустел диск пулемёта, но Никита Пименов, потерявший на войне брата, не снижая скорости, догонял бегущих.

Раздались один и второй удары. Захлебываясь, кричал ездовой с раздавленными ногами. Почему эти звери не пощадили его, ведь он поднял руки?

Ездовой забыл, как прошлым летом, конвоируя пленных, он добивал из карабина ослабевших, раненых красноармейцев. Он был охотником и стрелял хорошо.

Это нравилось обер-фельдфебелю, старшему конвоя. Иногда ездовой выцеливал человека, похожего на еврея, или пленного со споротыми петлицами. Это мог быть русский офицер. Трупы оставались на пыльной обочине, а фельдфебель угощал ездового сигаретой.

Такая старательность помогала сохранить своё место и не попасть на фронт, под русские снаряды. Но, господи, как плохо всё кончилось. Ездовой уже не чувствовал боли, деревенело тело, а звать на помощь было бесполезно. По щекам текли, замерзая, слёзы, жизнь покидала его.

Комбат Шестаков перезарядил пулемёт. Вокруг расстилалась заснеженная равнина, темнели тела на снегу. Он разглядел несколько человек с поднятыми руками и сказал Пименову:

— Давай к ним, да не гони так сильно — распугаешь. А нам языки нужны.

Офицер-артиллерист, кое-как перевязав смятую руку, шагал, уходя всё дальше от места гибели своего отряда. Он сумел взвести парабеллум и отпугнул выстрелом пару волков, увязавшихся следом.

Но шагать становилось всё труднее. Во рту горчило от выкуренных сигарет. Осторожно ощупав сломанную руку, артиллерист понял, что началось воспаление. Плечо опухло, шинель врезалась в тело. Боль отдавалась толчками при каждом шаге. Лишь мысль о семье и детях заставляла его упорно идти дальше, хотя офицер уже не видел ориентиров и брёл по кругу.

Он участвовал в захвате Польши, торжественным маршем проходил со своими солдатами через Париж. В России пришлось не сладко, но русские отступали, терпели поражения. Казалось, что победа близка, но Сталинград всё перевернул.

Жизнь капитана-артиллериста, как и жизни десятков тысяч солдат и офицеров Шестой армии Паулюса, закончилась в заснеженной степи под Сталинградом. Тяжёлая рана и мороз забрали последние силы. Немецкий офицер умер у погасшего костра, закутавшись в прожженную шинель.

Спустя месяц на его объеденное хищниками тело наткнулись местные крестьяне. Кое-как стянули с ног изгрызанные сапоги и прихватили пистолет. Документы, письма, фотографии затолкали в снег. Если уцелеют до весны, то кому надо подберут.

Полтора десятка человек взяли в ту ночь в плен. Старшина Черняк накормил их горячей жидкой кашей с сахаром. Фельдшер Яценко запретил давать хлеб или другую твёрдую пищу.

— Кишки не выдержат, — пояснил он. — Все оголодавшие, непонятно, как сюда дошли.

— Боятся, что в Сибири их всех заморозят, — сказал Василий Дарькин.