Комиссия

- Я заметил... - кивнул с тяжелым сердцем Устинов. - Как не заметить. У его пахарьский шаг. Крестьянский, а не какой-нибудь там базарный либо выездной...

- То-то! Я знаю, ты, Устинов, мужик шибко заметливый, - усмехнулся Прокопий и вдруг подмигнул Устинову.

"Устинов! - в ту же минуту будто бы тоже моргнул своим глазком бывший Севки Куприя-нова мерин. - Ты представь себе, Николай Левонтьевич Устинов, как бы я пошел в плуге и в паре с твоим Соловком? И даже с Моркошкой?! Соловко бы я взбадривал, у Моркошки я бы характер умерял, и как пошло бы у нас дело! Как пошло бы!" И с тоской, даже с отчаянием Устинов огляделся по сторонам.

Куприяновы - те продали Прокопию работника и обмывали его, а Половинкин зачем и как оказался тут? Правда, он был чуть ли не единственным мужиком во всей Лебяжке, который издавна, бывало, завидовал братьям Кругловым, их денной и нощной безоглядной работе. "У-у-ух ты! - говаривал то и дело Половинкин. - У-ух ты! Вот у Кругловых-то! Вот у их-то вот энто да-а! Вот энто - у-ух ты!"

Однако вряд ли Половинкин оказался нынче в гостях у Круглова по этой причине, по причи-не этого самого "у-ух ты!". Вернее, по другой: он был членом Лесной Комиссии. И вот нужен был зачем-то Круглову.

Так догадался Устинов и снова приободрился и сказал:

- А мы, Лесная Комиссия, самогонные твои аппараты разобьем, Прокопий! Однажды разбили, а надо будет - разобьем обратно. Не дадим тебе пропить зерно! Удержим от греха! Да что мы - любая власть в России, хотя бы и самая худенькая, завсегда возьмет самогонное дело в свои руки, в монополку. Никому и ни за какие деньги его не уступит, поскольку денежнее такого дела в стране России нету и быть не может! И получается: и в продажу ты свой хлебушко не пустишь, и в аппарат не пустишь, и горит новый твой работник, бывший Савелия Куприянова мерин, синим огнем! Кормить ты его будешь, а работа его для тебя - тьфу! Вовсе без толка! Ты сколь за коня-то Савелию уже дал? Сколь ты взял с Прокопия, Савелий?

Весь разговор до сих пор велся только между Устиновым и Кругловым, но тут Устинов надумал прибиться и к Севке Куприянову - вдруг да конь-то еще не окончательно продан Севкой? И не поздно еще вступиться в торговлю? Однако Севка не захотел Устинову по-человечески ответить, помолчал и буркнул в стакан:

- Сколь взял, то и мое...

В разговор вступился еще и Половинкин.

- Ты, Савелий, - сказал он мирным и тихим голосом, - ты здря на Николу огорчаешься: он тебя тот раз в лесу не вязал! Вовсе нет! Ты припомни - он даже и с коня-то не слазил во всё время, а вязали-то тебя Дерябин, да Игнашка, да Калашников Петро, "коопмужик", да, сказать по правде, нечаянно и я тоже. Ты припомни хорошенче! Ну? Вот ить как было дело-то у нас, Прокопий! - обернулся отдельно к хозяину Половинкин.

Куприянов снова глянул в стакан и так же угрюмо сказал:

- Он-то нас не вязал, Устинов. Нет. Он зато смеялся над нами!

- Вот те на! - удивился и развел руками Устинов. - Да не смеялся я вовсе! Я наоборот...

- Смеялся, смеялся, дядя Никола! - подтвердил вдруг Матвейка Куприянов, с маху ткнул вилкой в соленый груздь и, подняв его над головой, крикнул снова: - Смеялся! Я прежде-то думал - ты добрый, а ты - злодей, дядя Никола! Ей-богу!

И такое отчаяние сказалось в Матвейкином голосе, что и взрослые все притихли, и Устинов не нашелся что возразить.

Севка Куприянов тоже помрачнел еще больше:

- Когда бы ты не смеялся, Устинов, то и сделал бы, как все другие сделали, наши вязальщики...

- А они как сделали?

- Просто! Половинкин вот первый и по-родственному зашел к нам в дом, сочувствие проявил за случившееся. И Калашников тоже. И даже Дерябин-товарищ и тот, на улице встретившись, сказал не помнить на его зла... Вы только двое, дружки закадычные, ты да Игнашка Игнатов, и не сказали нам ни слова. Дружки закадычные!

Вот как случилось-то! Надо же! Устинов потому и не зашел к Севке и не сказал ему ни слова, что хотел купить у него мерина, но сильно при этом стеснялся, откладывал разговор со дня на день. Надо же!

И Устинов про себя заругал себя, глупого и недогадливого, а Прокопий Круглов, не желая ссоры в своем доме, сказал:

- Да кого там я дал-то Савелию за коня? Язьвило бы его! Не за деньги сошлись и даже не за товар, а за ты - мне, я - тебе. Непонятно? Ну, значит, так: я Матвейку на квартеру в городе определю с прокормом и даже со службой какой-нибудь. Я через свойственника своего опреде-лю его, а в город Матвейка поедет на моем, на худом и козьеногом коняге, а мне оставит энтого шагистого мерина! Нет, ты правильно заметил, Устинов, шаг у его - о-ох и шаг! У-ух и шаг, сказать дак! Такого-то и пропивать-то духу сроду не хватит, ей-богу!

- Так ты, Прокопий, чуть не за спасибо взял коня?! С этаким-то, правда, шагом?

- Нет, я за спасибо никого не хочу ни брать, ни дать, дядя Никола! снова и еще злее, чем прежде, отозвался Матвейка - Я хочу, штобы с меня по-правдашнему взяли и штобы мне дали! Мы с батей не нищие - спасибочками обходиться.

- А зачем тебе вдруг служба, Матвей? - поинтересовался Устинов.