Комиссия

- Затем, дядя Никола, штобы после в Лебяжку вернуться каким-никаким служащим и даже - военным, а тогда Игнашку Игнатова истребить! Да и всю Комиссию! Ну, дядю Половинкина я бы пощадил - он хотя и вязал нас, а всё одно хороший. А всех бы других... - И Матвейка отвернулся от стола, молча и упорно начал смотреть в окно.

Устинов понял, что убеждать Матвейку, что-то ему объяснять напрасно... Восемьдесят восемь степных порубщиков он в свое время убедить смог, а одного мальчишку не сможет, хоть убей!

Куприянов-отец, тяжко и глубоко вздохнув, сказал:

- От какой у меня сделался нонче сыночек - стал на точку, и всё тут! И весь разговор - хотя со мной, хотя с матерью, хотя с дядей Родионом Гавриловичем Смирновским, хотя со всею Лебяжкой! Ужас! "Хочу ехать в город, хочу служивым вернуться, Игнашку Игнатова изничто-жить!" И всё тут! Я, сказать-то, тот случай, когда нас вязала в лесу Комиссия, в душе почти што забыл, а Матвей вот огонь в собственном сердце на каждый день раздувает! Правда, родителям ужас, да и только!

А Матвейка, отвернувшись от родного отца, покраснел своим упрямым лицом и еще продолжил:

- Я к Сухих, к Григорию Дормидонтовичу, пойду! В батраки, в любую службу! Найду его, где оне есть, и пущай оне меня берут. Оне далеко не должны быть, Григорий Дормидонтович, я знаю, в каких деревнях у их друзья-кунаки имеются. Оне, Григорий Дормидонтович, давно меня к себе в заимку звали, я здоровый, общественного быка за двое рогов на месте удерживаю! Григорию Дормидонтовичу энто сильно ндравится! Григория Дормидонтовича Комиссия тот раз побоялась в лесу вязать, оне бы ее запросто пришибли на месте, дак Комиссия его после взяла и тайно пожгла! Ей-бо!

- А зачем ты к нему пойдешь-то всё ж таки, Матвей? - хотя и безнадежно, поинтересовал-ся Устинов. - Зачем?

- А мы с имя будем оба-два. Меня Комиссия веревками вязала, его пожгла, вот мы и будем напротив вас!

- Комиссия не жгла Сухих. Неправда это, Матвейка!

- Кому ж пожечь, как не ей?

- Ты бы, Матвейка, родного дядю лучше бы слушался, чем Сухих Григория! Родиона Гавриловича Смирновского слушался бы, как и что он говорит! Он умный, образованный. Он геройский!

- А я и слушался его - покуда малым был. Покуда вы, Комиссия, не вязали меня веревками. А связали, дак я и сам знаю, кто мне после того друг, а кто - вражина!

"Зря зашел ты сюда, в кругловский дом, Никола! - подумал Устинов. Зря! Стыдно получилось! И ни к чему. Всякая никчемность - она для мужика стыдная!" И он мысленно стал проклинать себя за то, что избаловался надеждой. Не надеяться ему надо было и не мечтать, а приглядывать всё это время еще и другого какого-нибудь продажного коня в Лебяжке и в других селениях. Он забыл, что отложенное дело - хуже неначатого!

Но тут вот что неожиданно случилось - Прокопий положил руку на плечо Устинова и спросил

- Значит, Николай Левонтьевич, я взял коня за спасибо?

- Ну, вроде бы...

- Тогда вот как, Николай Левонтьевич, тогда возьми и ты его у меня! За то же самое - за спасибо! Ну?! Пошто ты глаза-то вылупил? Просто: за то же самое ты мне - я тебе и возьми! Конь тебе нужен, знаю. Он и со старичком Соловым потянет, и норовистый твой Моркошка ему будет напарник! А ты, Устинов, потяни ради меня в Лесной Комиссии: что там у вас будет дела-ться и складываться - обскажешь по-соседски мне! Будет голосоваться Комиссией разбитие моих аппаратов - ты да вот и Половинкин еще подымите руки в мою пользу! И всё тут! И конь - твой! Какая-никакая, а вы нонче властишка на Лебяжке! Язьвило бы вас! А возвернется власть, - што и пропивать ее надобности не будет, - я к ней прислонюсь, а ты уже ко мне, и обратно порядок! Тот же вот Матвейка вернется, уничтожит Игнашку Игнатова, а увидит бывшего своего коня на твоей ограде и простит тебя, не подымет на тебя руки! Простишь, Матвейка?

- Нет! Не прощу, дядя Прокопий! Я - нет! Я - наоборот!

Куприянов-младший по-прежнему заслонял окно тяжелыми мужицкими плечами, круглым и по-детски сердитым лицом. Он ответил и не шевельнулся.

Всё время молчавший Половинкин тоже вдруг широко раскрыл рот, посидел так, полоротый, и закричал:

- Бери, Никола, коня! Бери, когда случай! Язьвило бы тебя, Никола, везучий ты мужик! Вплоть што и коня тебе даром дают! Бери, не стесняйся! Половинкин уронил голову к Устинову на плечо, закрыл ее руками и громко всхлипнул. Ему завидно было! кто-то, но только не он, может даром заполучить коня, работящего, отличнейшего коня! Всхлипнув еще, он отнял руки, голову вскинул и совсем уже страдальчески сказал - Сёдни же бери мерина, велю тебе! Завтре-то вы с Прокопием ужо стрелять зачнете друг дружку через прясло - один сделается белым, другой сделается красным, и зачнете вы палиться! Бери сей же момент, не откладывай нисколь! Бери!

От слов до сих пор молчавшего Половинкина, от его зависти и зла - от всего этого Устино-ву стало уже совсем не по себе. В голове шумело, прыгало что-то и мельтешилось, но бывший Севки Куприянова мерин дохнул на него из самого брюха сенным теплом: "Ну?! Никола Левонтьевич? Ну?"