Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

²сердца[род. пад.] в нем.«Сердце» употреблено здесь в смысле сочетания таких моральных достоинств, как великодушие, чуткость и честность, — всех, которых недостает Зарецкому. Ср.: «homme de cœur» <«сердечный человек»>. Немного далее слово «сердце» используется как синоним слова «гнев» («младое сердце» Ленского, XI, 4). Положение шахматных фигур, полученное теперь Пушкиным, не соответствует замыслу первых ходов игры. Мы могли бы заставить себя поверить, что капризный щеголь подружился с поэтичным Ленским (заменившим, как об этом упомянуто, в привязанностях Онегина автора-повествователя), но и Зарецкий, который обнаруживает все черты деревенского «мерзавца», критикуемые Онегиным, и который, в конце концов, всего лишь другое издание Буянова, кажется едва ли подходящим для него в качестве близкого друга. С другой стороны, близкое знакомство с ним Онегина и преувеличенные опасения клеветнического острословия людей совершенно необходимы для сюжета.

¹¹осклабя взор.Глагол «осклабиться», редко используемый в наше время, предполагает скорее насмешку, или ухмылку, или усмешку, или «goguenard» <«издевательский»> взгляд, чем тот вид улыбки, которую Пушкин, по-моему, имеет здесь в виду.

IX

   То былъ пріятный, благородный,

   Короткій вызовъ иль картель:   Учтиво, съ ясностью холодной ⁴ Звалъ друга Ленскій на дуэль.   Онѣгинъ съ перваго движенья,   Къ послу такого порученья   Оборотясь, безъ лишнихъ словъ ⁸ Сказалъ, что онъ всегда готовъ.   Зарѣцкій всталъ безъ объясненій;

   Остаться долѣ не хотѣлъ,   Имѣя дома много дѣлъ,¹² И тотчасъ вышелъ; но Евгеній   Наединѣ съ своей душой   Былъ недоволенъ самъ собой.

⁴Звал… на дуэль.Вызвал своего друга на дуэль, призвал своего друга к поединку. «Звал» — галлицизм, «appeler en duel, appeler en combat singulier».

В современной России, в которой мало что осталось от понятия чести — истинной личной чести (я не говорю о соревновании стахановцев, политической нетерпимости или националистическом гоноре), — читатели, если они воспринимают дуэль Ленского с Онегиным не пассивно как некую курьезную «феодальную» легенду или оперное либретто, недоумевают о ее причинах и сбиты с толку ее подробностями. На самом деле, не только для джентльмена 1820 г., но повсюду в цивилизованном мире совершенно оправданным считалось вызвать на дуэль другого джентльмена, который вел себя по отношению к первому и его невесте так, как это делал Онегин по отношению к Ленскому на балу у Лариных. Но действительно вызывает удивление, что молодой Ленский нашел в себе достаточно самообладания не послать Онегину картель презрения — письменный вызов на дуэль («lettre d'appel») — на полгода раньше, сразу после вульгарных замечаний последнего о посредственных мадоннах и круглых лунах. Поведение Ленского, далекое от темпераментной экстравагантности, является логически единственно возможным для благородного человека в тех обстоятельствах и в те времена; странно (т. е. вразрез со складом ума, которым наделил его автор в предыдущих главах) ведет себя именно Онегин, когда он не только принимает вызов, но и стреляет первым с намерением убить. Надо помнить, что честь джентльмена очищалась от позора не столько его собственным выстрелом, сколько способностью хладнокровно выдержать выстрел противника (см. коммент. к XXVIII, 7 и 14).

X

   И подѣломъ: въ разборѣ строгомъ,   На тайный судъ себя призвавъ,   Онъ обвинялъ себя во многомъ: ⁴ Во-первыхъ, онъ ужъ былъ неправъ,   Что надъ любовью робкой, нѣжной   Такъ подшутилъ вечоръ небрежно.   А во-вторыхъ: пускай поэтъ

 ⁸ Дурачится; въ осмнадцать лѣтъ   Оно простительно: Евгеній,   Всѣмъ сердцемъ юношу любя,   Былъ долженъ оказать себя¹² Не мячикомъ предразсужденій,   Не пылкимъ мальчикомъ, бойцомъ,   Но мужемъ съ честью и съ умомъ.