Коммод. Шаг в бездну

— Нас интересует не мнение, а дельный совет. Или ты, — он погрозил стихотворцу указательным пальцем, — сраженный чарами дочери Норбана и тем самым проявивший недопустимую мягкотелость и близорукость к врагам империи, уже не в состоянии испытывать вдохновение в моем присутствии? Давай, Тертулл, выкручивайся. Просвети нас, погрязших в казнях и злодействах.

Поэт смешался, его густо бросило в краску. Гости захохотали. Кроме императора, по — прежнему пристально, с серьезным выражением лица, разглядывавшего проявившего мягкотелость стихотворца.

— Смелее, смелее, — поддержал придворного историографа повелитель.

— В детстве, читая о подвигах Геракла, меня более других поразил его бой со Стимфальскими птицами. В бою с ужасающими порождениями Марса, мечущими на земли стальные перья, ему пришлось проявить не только храбрость и силу, но и выдающееся искусство стрельбы из лука, изворотливость и римскую ловкость.

— Ближе к теме, — предупредил цезарь.

Каждый раз, когда на ум Коммоду приходила какая‑нибудь дерзновенная и откровенно невыполнимая идея, он непременно обращался к поэту. От этих вопросов Тертулла сразу бросало в жар. Подобных идей у Коммода было пруд пруди, и попробуй возрази, сострой скептическую гримасу! В скептика мог тут же полететь золотой кубок или тарелка, а то и кусок куриного мяса или рыбы. Правда, потом, все увесистое, что попало в несчастного, объявлялось подарком цезаря, и гость мог забрать эти предметы домой. У Тертулла уже скопилось в доме несколько золотых сервизов, а серебряных ложек, плошек, фиалов, кратеров и тому подобных кухонных принадлежностей сразу и не сосчитать. Однажды ночью, вволю налакомившись Норбаной, он признался любимой, что рано или поздно наступит момент, когда Коммод «зафинтилит» в него мраморным канделябром, бронзовыми водяными часами, переносной жаровней или полуметровым бронзовым рогом для вина, и ему, бездарному историографу, трусливому царедворцу и, вообще, падшему поэту, придет конец. Норбана начала успокаивать поэта, пальчиками на ногах почесывать ему икры. Тертулл вмиг растаял и вновь погрузился в нее.

Вот и на этот раз Тертулл перевел дух и попытался придумать что‑нибудь заковыристое, неожиданное, способное заинтересовать императора. Теперь Норбаны рядом не было. Он спросил себя, зачем завел разговор о Стимфальских птицах? Зачем брякнул, что это его любимый подвиг? Собственно Тертуллу как всякому здравомыслящему человеку было плевать на лернейских гидр, стимфальских птиц, быков, коней Диомеда и прочих сраженных героем чудищ, а также на похождения, погромы, оргии, которые устраивал легендарный грек по поводу и без всякого повода, но попробуй объявить об этом вслух! Так, с горечью добавил про себя Тертулл, по части изобретения немыслимых, противных разуму и добронравию выдумок, все, кто был близок к Коммоду, становились немножечко Коммодами.

— Я жду, — напомнил император.

В триклинии стало тихо как на кладбище. Между тем цезарь уже примеривался к тяжелому бронзовому подсвечнику, что стоял возле него.

— Я полагаю, — прокашлявшись, продолжил стихотворец, — повелитель должен быть изображен с луком в руках.

Коммод в раздумье повел головой, затем кивнул.

— Может быть. Но где поставить?

В этот момент Тертулла осенило! Божья искра осветила тьму, пробила страх, все стало ясно. Он даже привскочил со своего ложа.

— Напротив храма Кастора и Поллукса, где собирается на свои заседания сенат! Поставить так, чтобы каждый выходящий из храма был уверен, что мраморный Геркулес целит в него. Это будет доходчиво и вразумительно.

Император захлопал в ладоши. Лица гостей сразу просветлели.

— Ловко придумал, стихоплет, — поднял фиал император. — За тебя. А то распустил сопли. Со страху, небось, коленки задрожали. Выходит, человека стоит только попугать, он такое способен выдумать, что никакому образованному умнику на досуге и не приснится.

Император внезапно посерьезнел.

— Я шучу, и впредь предупреждаю, чтобы ты, Тертулл, и вы все прочие, перестали дрожать и за каждым моим вопросом видеть смертный приговор. Здесь собрались друзья. Я не наказываю за шутку, даже самого оскорбительного свойства, я сам не прочь пошутить. Я всегда готов понять человеческие слабости, только не тряситесь вы в моем присутствии как коровы на бойне. Назовите мне хотя бы один случай, когда я казнил бы невинного?

Гости встретили его призыв общим благожелательным молчанием. Коммод рассердился.

— Опять заткнулись! Ладно, пусть вас судят боги, а на мою долю выпало защищать вас, проявлять снисходительность и верить, что добродетель сильнее порока. Тертулл, ты успокоился? — спросил император.

— А ты, Луций уже приготовил канделябр, чтобы швырнуть в меня, если тебе не понравиться мой ответ?

Все расхохотались.

— Ты прав, — кивнул Коммод и, усмехнувшись, добавил. — Беда в том, други, что все вы втайне мечтаете, чтобы я весь вечер швырял в ваши дурацкие головы золотую и серебряную посуду. А тебе поэт, награда. Видишь картину, изображающую переход римской армии через Альпы? Она твоя.