Коммод. Шаг в бездну

На следующий день в промежутках между скачками и заездами квадриг он заколол слона, тигра и бегемота. Третий день был объявлен решающим, когда каждый мог убедиться, что сила, боевой дух и воинское искусство Геркулеса нашли достойного наследника. С утра, с коротким полуденным перерывом, до вечера Коммод убил триста собранных по всей империи животных, среди которых были львы, тигры, медведи, леопарды, два носорога и около десятка неведомых чудовищ. Их называли «жирафами». Вид жуткий — шеи непомерно длинные, на голове рожки. К огорчению публики и самого императора, эти чудовища никак не соответствовали ужасавшим слухам, распространившимся по Риму при их доставке в столицу. Звероловы, а затем и купцы утверждали, что более злобного и дикого зверя нигде в мире не сыскать. На деле жирафы сразу ударились в панику и безропотно гибли, поражаемые не знающим пощады Коммодом.

Император разил зверей дротиками. После окончания подвига ответственная комиссия из самых уважаемых сенаторов, жрецов, весталок и представителей купеческих коллегий произвели осмотр поля битвы и во всеуслышание объявили, что на триста зверей «римский Геркулес истратил ровно триста дротиков, ни единым больше. Все звери поражены в глазницы, даже те, кого вытаскивали на арену в клетках».

На последовавшем в тот же день пире Дидий Юлиан в открытую провозгласил Марка Аврелия Коммода Антонина Августа богом.

— Ибо, — Дидий вскинул руку вверх, — кто из нас в состоянии повторить подобный подвиг? Чья рука обладает такой же непомерной силой, глаз — меткостью? Чье тело не знает усталости? Есть ли на свете смертный, обладающий таким же нечеловеческим искусством?

— Нет! Откуда! Где сыскать такого?! — нестройно, но громко и страстно заголосили в зале.

— Прими же, повелитель, почести, достойные небожителя! — воскликнул Дидий.

Он хлопнул в ладони, и в зал под звуки труб, переливы флейт и пение хора внесли длинный жезл Юпитера, маленькую золотую фигурку богини Виктории, стоявшую на мраморном шаре, а также связку серебряных молний. Коммод, обнаженный по пояс, сел на подготовленное заранее кресло без подлокотников. Жезл принял в левую руку, в правую взял мраморный шар, развернул его таким образом, что богиня Победы державшая в правой руке лавровый венок, а в левой ветвь кипариса, оказалась повернутой к гостям.

В зале грянула овация, крики, призывы, наконец, сенаторы дружно затянули «Иди на бой, непобедимый, и сокруши врагов».

С того дня новому Геркулесу понравилось совершать подвиги. Теперь их устраивали каждый месяц. В конце третьего года царствования император наконец решился проверить свое искусство и мощь в гладиаторском поединке. Опыт оказался удачным, он победил известного всему Риму Аттилия — живодера, на следующий день Афиниона и, наконец, сицилийца Тимофея, пердуна и похабника, каких свет не видывал. Все они отделались мелкими ранениями и получили за достойное поведение на арене по двести тысяч сестерциев.

Войдя во вкус, Коммод потребовал от устроителей игр достойную его мастерству оплату. Сошлись на двадцати пяти тысячах драхм в день. Не обходилось, правда, без накладок. Так однажды уже на третьем году царствования Коммода на трибунах оказалось очень мало зрителей. Проведя специальное расследование, эдилы* (сноска: Ведали устройством зрелищ, городским благоустройством, наблюдали за состоянием общественных зданий, осуществляли полицейский надзор.) установили, что кто‑то из недоброжелателей распустил слух, будто во время одного из намечаемых сражений со зверями, император намеревается стрелять в зрителей. Наслышавшись об удивительной меткости цезаря, народ быстро сообразил, что от стрел римского Геркулеса вряд ли убережешься, а награды за посещение цирка никакой.

Зачем рисковать?

В следующий раз каждому, явившемуся на игры, выдавали по сто сестерциев и по модию хлеба. Теперь на трибунах шла драка за лучшие места, несмотря на то, что слух укрепился, и в городе утверждали, что цезарь не прочь воплотить эту идею в жизнь.

«Эта сплетня, пущенная недоброжелателями императора, была беспардонно далека от действительности, — писал Тертулл в далекий Сирмий. — Предположение, совершенно противоположное намерениям императора, не забывавшего лишний раз подчеркнуть, что его опора — римский народ без различия национальностей, состояния и места жительства. Цезарь всегда утверждал, что именно только римский народ сумел создать непобедимую армию и в бой ее вести может только богоравный Геркулесу воитель. В этом он последователен и тверд, чего не скажешь об остальных его решениях, намерениях и поступках. Криспину, например, которую он честным образом взял в жены, по причине супружеской неверности приговорили к ссылке. В прелюбодеянии я не сомневаюсь, Криспина глупа и похотлива, но, признаюсь честно, Бебий, я не могу обвинять ее. Брошенная, изгнанная из спальни мужа, она пустилась во все тяжкие. Соглядатаям Клеандра было мало работы, и все‑таки ее вина, на мой взгляд, куда меньше, чем преступления того, кого ты когда‑то называл боевым товарищем.