Коммунисты

Жану стало еще досаднее: он хорошо знал, что если вступит в спор, то аббат его забьет, а ведь это ровно ничего не изменит, в бога-то он все равно не верит. Он чуть не сказал аббату, что тот только зря теряет время, потому что его неверие так же слепо, как и слепая вера. Но Жан был еще очень молод и почти обо всем рассуждал, как школьник. Ему хотелось возразить аббату, привести веский аргумент, веский, по крайней мере, в собственных глазах.

— Видите ли, господин аббат, ваш вопрос… трудность, о которой вы говорите, — все это не ново и мало чем отличается от пари, предложенного Паскалем, нельзя доказать, что бог существует, и нельзя доказать, что его нет, а потому на всякий случай — а вдруг бог существует — лучше в него верить, от этого вреда не будет; если бога нет, ничего не потеряешь, зато, если он есть… Так вот, господин аббат… вот это меня и возмущает — такой расчет, такой низкий расчет… это же позорно… И я этого не хочу, я принимаю паскалевское пари… Но, во-первых, если даже тут у Паскаля моральное величие…

Аббат улыбнулся и крепко сжал ему руку повыше локтя — Так, так! Ах, Жан, дружище, узнаю тебя!.. Во всем крайности… Моральное величие! Какой скорый! Конечно, паскалевское пари… и если проиграю, на моей стороне будет низкий расчет, разве это имеет значение для существа вопроса — есть бог или нет бога? От паскалевских рассуждений, знаешь ли, попахивает ересью… Пор-Рояль… янсенисты[103] и прочее. Да, да, да… но ты благоволи, пожалуйста, принять во внимание, что у Паскаля эти рассуждения появляются очень поздно… а в бога он верил вовсе не в силу этого аргумента и верил глубоко, всю жизнь верил, и вся его деятельность — это акт веры… говорил же он так для других, для тех, кто не может внутренним чувством постигнуть его веру — главную основу его веры… Не потому он верит, что предлагает такое пари, а предлагает пари потому, что верит: пари мог придумать только человек, обладавший верой, моральным величием веры!

— Если следовать вашей теории и считать, что вера оправдывает любой довод, выдвигаемый верующим, и что Паскаль[104] имеет право прибегнуть к такому низкому

аргументу, чтобы убедить меня, ибо на его стороне моральное величие… тогда, значит, и коммунистам, раз они верят в Советский Союз, как христианин верит в бога — или верят в пролетариат, или в материализм, в зависимости от того, с какой стороны подойти к вопросу, и раз вы сами говорите, что есть коммунисты несомненно искренние… так, значит, эти люди имеют право во имя своей веры защищать, например, пакт…

Аббат Бломе остановился как вкопанный, зашевелил белесыми бровями и широко раскрыл большой рот, обнажив мелкие зубы, которые обычно бывали видны только во время неудержимого смеха. Голос у него сразу переменился, и он сказал:

— Жан, дружище… да, разумеется!.. Раз люди верят в свой коммунизм, то вполне естественно, вполне нормально,что они защищают пакт… по тем причинам, о которых ты говоришь, да и по другим причинам… но ты… ты и представить себе не можешь, чтò ты сейчас сказал… для меня это… ведь именно это я и пытался понять… пытался…

— Так как же, господин аббат… значит, вы за коммунистов?

Аббат не ответил. Он сделал несколько шагов, передернул плечами… и вдруг: — Ну, как, Жан? Так что же это за женщина? Расскажи-ка мне. Красивая она? Она хоть не мучает тебя, по крайней мере?

XIX

Сесиль глядела из окна на огороженную лужайку перед террасой. Ей видны были Ингрид Сведенсен в трусиках и бюстгальтере, Фред и Никки в белых штанишках — оба загорелые, но неодинаково: Фред был посветлее, у него даже при самом сильном загаре кожа сохраняла какой-то бледный тон. Все трое, несмотря на жару, тренировались в беге. Ингрид дали фору, и она помчалась первая. А ведь она в самом деле мила: тоненькая, стройная, и грудь у нее почти детская. Сесиль видела, как ее муж приготовился к старту, и, низко нагнувшись, упирается ладонями в землю. Она мысленно называла его «мой муж», а не «Фред». Крупное тело, тугое, как стрела, с бликами света на выпуклых мышцах, бледное золото волос, бледнее загорелого лба. Фред был сложен как античная статуя, рядом с ним Никола казался неуклюжим коротышкой.

Я смотрю на него как на чужое красивое животное, призналась себе Сесиль. Если поразмыслить, то их отношения стали теперь совсем бездумными. У них была общая спальня. Все было как прежде. Она не чувствовала к нему отвращения. Ни он к ней, видимо. Но теперь она знала, что не любит его.