В целом, можно сказать, что при Н. С. Хрущеве изменялось отношение к колхозникам и аграрному сектору в лучшую сторону. В сельском хозяйстве внедрялся принцип материальной заинтересованности и элементы экономической целесообразности, в частности стали задумываться о себестоимости продукции, на место абсолютных показателей приходили данные об урожайности с гектара или надоя с головы скота, и именно в данный период в сельское хозяйство стали делать инвестиции[123]
. Отход от жесткой директивной практики управления сельским хозяйством, нацеленной исключительно на выжимание необходимых ресурсов, может быть объяснен не только идеологическими установками эпохи строительства коммунизма. Главная цель, которую преследовал Хрущев, — любыми доступными в рамках существующей системы путями повысить эффективность экономики[124].В данной работе неоднократно указывалось, что экономика являлась базисом как для всей марксистско-ленинской теории, так и для советского государства. Соединяя насущные потребности жизни общества и государства с идеологическими установками, руководство партии и правительство не могли преодолеть экономического детерминизма. Несмотря на утверждение примата общественных и человеческих интересов, период до 1980-х гг. виделся эпохой создания материально-технической базы коммунизма. За 20 лет параллельно с созданием экономической базы должны были прорасти ростки коммунизма в человеке и общественных отношениях, а полностью расцвести они могли только на основе базы, созданной в период развернутого строительства коммунизма. В своем выступлении на XXII съезде Н. С. Хрущев, апеллируя к словам В. И. Ленина («мы ценим коммунизм только тогда, когда он обоснован экономически»), заявил, что Программа партии дает такое обоснование[125]
. Более четкую картину будущего, которая отражалась в официальном дискурсе в 1960-х гг., необходимо искать не столько в идеологии, сколько в конкретных экономических показателях, планировавшихся на ближайшие 20 лет.Определившись с тем, что коммунистические представления могут ярче всего отражаться в запланированных показателях, поскольку экономическое планирование требует четких и конкретных цифр с расчетами и обоснованием, необходимо оговориться, что ниже не планируется исследование истории экономики СССР. Плановые показатели выступают как один из сегментов сложного кода официального советского дискурса, который требует дешифровки. Интерес представляют не сами показатели, а те ментальные образы будущего, которые за ними скрываются. Традиционно «образы будущего» исследователи ищут в сложных текстах, например в художественной литературе, при этом многое ускользает из поля зрения. В значительной степени экономика, плановая или рыночная, строится на попытке сформировать верный «образ будущего». Противостояние биржевых «быков» и «медведей» по своей сути есть противостояние позитивного и негативного «образа будущего». Таким образом, советское планирование есть продукт не только экономики, но и более сложных процессов.
Распространенная позиция, предлагающая интерпретировать Программу партии как документ, изначально не предполагавший исполнения поставленных в нем задач, представляется некорректной. Уверенность в победе коммунизма, как было отмечено выше, служила одним из китов советской мифологической системы, то есть элемент реального планирования будущего должен был присутствовать.
Срок в 20 лет, необходимый для построения коммунизма «в основном», согласно Н. С. Хрущеву, был обозначен в соответствии со строгими научными расчетами[126]
. Можно утверждать, что и истоки образа будущего лежат в экономических данных, только не предполагаемого будущего, а прошлого. Постановка конкретных сроков построения основ коммунизма не может быть объяснена только желанием политической верхушки мобилизовать население. III Программа была основана на реальном положении дел в стране и мире и не являлась, таким образом, продуктом политической фантазии или новым витком утопизма, основанным на том, что руководству виделось. Скорее, следует согласиться с мыслью Н. Барсукова о том, что в основу «коммунистических иллюзий» Н. С. Хрущева легло пролонгирование достигнутых к концу 1950-х гг. темпов роста производства на 10 и 20 лет вперед[127]. Представляется, что советское общество в целом и официальный дискурс в частности функционировали в системе взаимосвязи времен.