«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

Определенную роль в процессе «уверования» в коммунизм могла сыграть потребность человека в неком идеале, мечте, надежде на лучшее, которую можно было противопоставить действительности, как отметила Г. Н. Щербакова: «В хорошую жизнь в будущем верили, а как она будет называться — коммунизм или нет — для нас было не важно»[340]

. В существовании множества разноплановых образов коммунизма можно видеть одно из объяснений стремления власти придать импульсу строительства коммунизма единообразие и унификацию, о чем писалось выше.

К тому же вера в «коммунистическое завтра», о которой люди заявляли как в 1960-е, так и в 1990-е гг. (что было выявлено в ходе социологического исследования), еще не определяла внутреннего содержания объекта веры. В «Крокодиле» приводилось высказывание одного человека о предстоящей жизни в коммунистическом обществе: «Вот это будет житуха! <…> Поди проверь, какие у меня способности. Кажу, что у меня их кот наплакал, и буду работать вполсилы! А по потребностям мне подай»[341]

. Потребительское отношение к коммунизму, с которым нещадно пытались бороться всеми возможными способами, базировалось как на психологии отдельной личности, так и на мифологизации коммунистических перспектив. Процесс мифологизации начался еще в первые годы советской власти и заложил основы для дальнейшего восприятия официальных постулатов. В результате преображения идеологем ленинизма в крестьянском сознании складывался псевдорелигиозный тип миропонимания, в котором образы будущего выступали в языковых значениях традиционно христианской и марксистской терминологии. Марксистская терминология осваивалась в традиционно христианских смыслах. Образовывался ряд, в котором «социализм», «коммунизм» и «рай» оказывались тождествами. Тема «Коммунизм — рай земной», «Царство Божие на земле» была одним из часто употребляемых в прямом, а также метафорическом и неявном виде комплексов-индикаторов, зафиксированных в письмах крестьян[342]

. Сравнивая содержание писем крестьян 1920-х гг. и корреспонденцию, полученную в результате всенародного обсуждения проекта Программы партии, можно обнаружить множество совпадений. Так, изучая построения «народного теоретика» В. А. Вавилина, Н. Е. Шаповалова приходит к выводу, что даже при самом поверхностном прочтении в образах «светлого будущего» и путях его достижения обнаруживаются идеи, близкие тем характеристикам коммунизма, которые сформулированы в III Программе КПСС. Смысловая близость столь разных документов, по мнению исследователя, объясняется отнюдь не глубоким предвиденьем крестьянского теоретика, а содержанием и формой «утопического» проектирования, что подтверждается массовыми представлениями о мировой революции и ее результатах как продуктах мифологического сознания[343]

.

Официальный дискурс, отмечая элементы коммунистического общества в настоящем, ставил своей задачей закрепление и обоснование существующего положения дел. Население апелляцией к «светлому будущему» пыталось оказать давление на властные структуры для изменения ситуации и получения дополнительных благ. Расплывчатость определений в трудах классиков и партийных документах позволяла интерпретировать определенные цитаты в нужном русле. Поскольку опровергнуть классиков было невозможно, власти приходилось включаться в игру.

§ 2. Варианты рецепции идеи коммунизма советским населением