Комната с привидениями

Бесси уже сама от волнения не могла сдержать слез, хотя твердо верила в правильность своего толкования дела и надпись на письме ее скорее обрадовала, чем огорчила, поэтому на все лады принялась уговаривать дядю не сидеть на сырой траве и изо все сил тянула за руку, пытаясь поднять, поскольку он весь закоченел и, по его собственному выражению, «трясся как осиновый лист». Бесси с трудом удалось поднять его и увести, беспрестанно повторяя одни и те же слова, одно и то же объяснение: «Он не умер, а просто переехал», — и так далее, по кругу. Натан качал головой и старался убедить себя в ее правоте, но в глубине души был уверен в совсем ином. Когда они с Бесси вернулись домой (девушка не позволила ему остаться в поле), старик выглядел так плохо, что Хестер решила, будто он простудился, и уложила в кровать, да он и не возражал: утомленный и равнодушный к жизни, — потому что и в самом деле заболел, но не от простуды, а от нервного потрясения. С тех пор дядя с племянницей даже не заговаривали о злополучном письме, а Бесси нашла способ придержать болтливый язык Марка Бенсона и внушить ему свой, радужный, взгляд на это происшествие.

Пролежав в постели неделю, Натан, когда наконец поднялся на ноги, выглядел так, словно постарел на добрый десяток лет. Жена не переставала отчитывать его за то, что посидел на сырой земле, но вскоре и она начала тревожиться из-за затянувшегося молчания Бенджамина. Сама она не знала грамоты, но много раз просила мужа написать сыну, узнать, как там у него дела, и, наконец, он пообещал, что напишет в следующее же воскресенье. Он всегда писал письма по воскресеньям, а в ближайшее собирался в первый раз после болезни отправиться в церковь. В субботу же, вопреки запретам жены (равно как и Бесси), вознамерился сам съездить на рынок в Хайминстер. Это развлечение, пояснил он, пойдет ему на пользу. Вернулся он с рынка совершенно вымотавшийся и какой-то странный, а вечером попросил Бесси пойти с ним в коровник, чтобы подержать фонарь, пока он будет осматривать заболевшую корову. Когда же они отошли настолько, что из дома их уже не было слышно, Натан вытащил маленький сверточек и сказал:

— Ты ведь обвяжешь этим мою воскресную шляпу, девочка? Так мне будет чуток полегче. Я-то знаю, что мой сынок умер, хотя и молчу об этом, чтобы не расстраивать вас с моей старушкой.

— Конечно, обвяжу, дядя… но он не умер.

— Понимаю, малышка: я вовсе не хочу, чтобы все со мной соглашались, — но мне хотелось бы надеть немножко крепа, почтить память мальчика. Я бы заказал черный сюртук, но она, бедная моя старушечка, даром что помаленьку слепнет, а все ж заметит, если в воскресенье я не надену парадный свадебный пиджак. Но полоску крепа она не углядит. Ты просто прицепи ее куда нужно, потихонечку.

Итак, Натан отправился в церковь с такой узенькой полоской крепа вокруг шляпы, какую только удалось выкроить Бесси. И каковы все же странности человеческой натуры: хоть старик фермер превыше всего и беспокоился, как бы жена не заподозрила, что он считает их сына умершим, в то же время его обидело, что никто из соседей даже не заметил его траура и не спросил, что случилось.

Но время шло, от Бенджамина не было ни словечка, и тревога его родных достигла такой степени, что Натан не смог больше таить свой секрет, но несчастная Хестер отвергла его домыслы — отвергла всей душой, всем сердцем, всей волей. Она не верила, никогда не поверит — ничто не заставит ее поверить, — будто ее единственный сыночек, ее Бенджамин, умер, не послав ей прощального знака любви. Никакие уговоры не могли ее убедить. Она была уверена, что даже если бы все естественные способы сообщения между ней и сыном были бы невозможны в этот последний, трагический момент — скажем, если бы смерть подкралась к нему внезапно, быстро и неожиданно, — то все равно ее глубочайшая любовь каким-то непостижимым образом помогла бы ей узнать о потере. Порой Натан пытался радоваться тому, что у жены еще остается надежда увидеть сына живым, но в иные минуты ему хотелось, чтобы она посочувствовала его горю, его терзаниям и угрызениям совести, его долгим и мучительным раздумьям, какую ошибку допустили они в воспитании сына, что он принес родителям столько огорчений и тревог. Бесси же принимала то сторону дяди, то сторону тети. Бедняжка каждый раз самым честным образом проникалась их доводами: — потому и могла посочувствовать обоим, — но в считаные месяцы утратила всю свою молодость и стала выглядеть женщиной средних лет задолго до того, как этих лет достигла. Улыбалась она редко и больше не пела.