Компания «Гезельшафт»

Этот город плохо подходил для прогулок на машине. Поехать покататься здесь означало медленно проползти под светофорами по какой-нибудь из четырех главных улиц, затем объехать несколько раз площадь, и все. Куда дальше? Возродившись во время бума, город грезил нефтяными вышками и ни во что не ставил свое прошлое. Там были многочисленные банки, возносившиеся кверху кварталы новых домов, заправочные станции с комнатами для отдыха, кегельбан для американцев и «Биркеллер» для немцев, и еще кинотеатр для автомобилистов. Но не было там ни одного места, куда бы стоило заглянуть дважды: даже муниципальные сады, которые усердно пропалывались и поливались муниципальными садовниками, похожими в своих униформах на гусарских офицеров, и большой рынок, где сидели под знаменами своих племен индейцы, навалив па прилавки кучи всякого барахла, и где продавались лилии — за пять центов столько, сколько мог унести разом один человек, — даже эти места не составляли исключения. В окрестностях не было ни парка, ни ухоженного леса, где можно было бы побродить, никаких маленьких загородных ресторанов с видом на какой-нибудь водопад или выставкой изделий местных мастеров.

Они выехали на недостроенную дорогу, где машины, чтобы избежать выбоин и колдобин, выруливали то на одну, то на другую сторону и нередко возникали перед самым носом их «форда». Бетонированное покрытие кончалось у железнодорожной станции, окруженной небольшим леском, где устраивались на ночлег бездомные, если их не прогоняла полиция или не начинался дождь. Отсюда дорога шла совершенно разбитая, и большинство поездок завершалось у этой станции. Вокруг располагались павильоны, в которых подавали закуски и напитки.

Они вошли в один из павильонов, чтобы посидеть минут десять, попить холодной содовой, наблюдая за ленивыми ужимками попугаев в клетках и подкармливая ручного тапира, который окривел на один глаз и явно одурел в неволе. Невдалеке Максвел заметил Адамса, который пил с достоизвестным перекупщиком шкур зверей, охраняемых законом, и, вероятно, о чем-то сговаривался. Адамс поднял глаза, смущенно помахал рукой и отвернулся.

Делать здесь было больше нечего, поехали обратно в город.

— Ты, по-моему, не в себе, — сказал Максвел.

— Конец недели. Я устала.

До этого Максвел всегда видел ее возбужденной, она просто излучала жизнерадостность, была быстра па забавные и дерзкие замечания, втягивая его в постоянные любовные перепалки. Сейчас его вдруг поразила мысль, что он может потерять ее и потеря будет очень горька.

— Неужели тебе совсем ничего не хочется? — спросил Максвел.

— Если ты не против, повези меня на выставку восковых фигур, — сказала она. — Я никогда там не была.

— Я тоже, но, говорят, это очень скучно.

— Но мне все-таки хочется пойти туда.

Выставка восковых фигур была жутким паноптикумом, однако считалась просветительским мероприятием. Эта под названием «Человек и его зарождение» была самым дешевым развлечением в городе — входная плата меньше, чем стоимость бутылки кока-колы; там всегда толпились флегматичные городские индейцы из тех, кто имел хоть немного денег, содержа собственные лавки па рынке; свое богатство они демонстрировали множеством одежд, которые могли враз на себя напялить.

Максвел и Роза оказались единственными белыми в небольшой очереди у входа, они подождали минут двадцать, прежде чем их впустили в зал; оп был заполнен экспонатами, показывающими различные стадии беременности, процесс родов. В табличке на стене зала говорилось, что выставка «одобрена правительством и поддержана самыми блестящими специалистами в области медицины». Индейцы, облаченные в два, а то и в три пиджака, а женщины во множество юбок, глазели в полнейшем молчании и без всякого выражения на лице. Иногда кто-нибудь из них, будь то мужчина или женщина, доставал из одежд бутылочку спиртного и, сделав затяжной глоток, убирал ее обратно.

Роза и Максвел вышли.

— Давай посидим и поговорим в машине, — сказал он.

Они прошли три квартала до площади, где Максвел рискнул оставить машину на стоянке, принадлежавшей «Гезельшафту», самовольно отодвинув огораживающий ее барьер. Единственным человеческим существом на площади был фотограф, сидевший около своего древнего зачехленного ящика на треноге и поджидавший с неистощимым терпением каких-нибудь клиентов. Крохотные розовые голуби были заняты церемонией ухаживания, подергивая головками, подпрыгивая или важно расхаживая по пустынной улице.

— В чем дело? — спросил Максвел.

Она лишь покачала головой.

— Это из-за Каррансы?

— В какой-то степени.

— Ты знаешь, что это я его нашел?

— Да, я читала об этом.

— Ты очень переживала. Это, должно быть, было для тебя большим потрясением.

— Дело не только в этом. Тут еще кое-что.

— Что же?

— Я не хочу говорить об этом.

— Нет, расскажи. Что бы ни было, я, уверен, смогу помочь.

— Не сможешь.

— По крайней мере дай мне возможность попытаться.

— Произошла ужасная вещь. Мне делается плохо, только я начинаю говорить об этом.

— Ты должна рассказать мне. Рано или поздно тебе придется. И лучше это сделать сейчас.