Компас

Во Франции Фредерик Лиоте, со всей своей безумной упертостью, предложил Хомейни, находившемуся тогда в Нофль-ле-Шато, свои услуги переводчика: на протяжении нескольких недель он исполнял обязанности одного из многочисленных секретарей имама; вместо него он отвечал на письма его французских поклонников. Окружение имама не доверяло ему, его считали шпионом, отчего он ужасно страдал, — мне он звонил часто и дружеским тоном комментировал последние новости революции, говорил, что мне повезло оказаться на месте событий в такое „историческое“ время. Он совершенно не подозревал о моих махинациях, способствовавших его изгнанию из страны, а также о моей страсти к Азре. Она ему ничего не рассказала. На самом деле это он подтолкнул ее вернуться ко мне. Двенадцатого декабря отца Азры арестовали в его собственном доме и отправили в какое-то засекреченное место, скорее всего в тюрьму Эвин. Хотя в те дни мало кого арестовывали: шах пытался договориться с оппозицией, чтобы покончить с военным правительством и, все еще желая запустить реформу, сразу провести свободные выборы. Арест отца Азры, простого преподавателя лицея и последнего активиста партии Туде[573]

, стал настоящей загадкой. Революция казалась неизбежной, тем не менее карательная машина под покровом мрака продолжала свою бессмысленную работу — никто не понимал, почему схватили именно этого человека, в то время как и накануне, и день назад миллионы других людей совершенно открыто кричали на улицах „Смерть шаху“. Четырнадцатого декабря состоялась демонстрация в поддержку режима, несколько тысяч головорезов и солдат в штатском прошли по улицам, высоко поднимая портреты Пехлеви. Мы явно не могли предвидеть события, не догадывались, что уже через месяц шаху придется покинуть страну. Семья Азры пребывала в тревоге, постоянно нараставшей, ибо сумятица и революционная энергия достигли своей высшей степени. По телефону Лиоте убедил Азру в необходимости связаться со мной. Она позвала меня незадолго до Рождества; я совершенно не хотел возвращаться во Францию на праздники; верьте этому или нет, но я не хотел уезжать от нее. Наконец я отправился к ней. За полтора месяца моя страсть лишь возросла. Я ненавидел себя и так сильно вожделел Азру, что хоть головой об стенку бейся».

Сара подошла к садовому столику; она не садилась, стояла, положив руки на спинку стула, словно наблюдатель, арбитр. Слушала с отстраненным, едва ли не презрительным видом. Повернув голову в ее сторону, я слегка кивнул ей, что означало «так мы идем?», но она не ответила. Я разрывался (как и она, без сомнения) между желанием узнать конец истории и некой смесью стыда и деликатности, побуждавшей меня бежать от ученого, погрузившегося в дебри своих любовных и революционных воспоминаний. Морган, похоже, не замечал наших колебаний; казалось, он находил совершенно естественным, что Сара не садится; если бы мы ушли, он наверняка продолжил бы свои воспоминания в одиночестве. Он говорил безумолчно, прерываясь только для того, чтобы глотнуть водки или окинуть липким взором тело Сары. Домработница больше не появлялась, она ушла куда-то в дом, решив наверняка, что смотреть, как ее хозяин напивается, лучше издалека.