Компас

«Азра попросила меня пустить в ход все мои связи, чтобы узнать причину ареста ее отца. Она сказала, что ее мать рассматривает самые безумные варианты, полагая, что на самом деле отец вел двойную жизнь, был советским агентом и т. п. Когда Лиоте лежал в госпитале, с кровати он видел, как я беседовал с офицером, увешанным медалями; из этого его безумие сделало вывод, что я лично знаю всех начальников САВАК. Я не стал разубеждать Азру, а лишь попросил ее прийти ко мне, чтобы все обсудить, но она отказалась. Тогда я предложил ей встретиться в кафе „Надери“, заверив ее, что тем временем я попытаюсь что-нибудь разузнать о ее отце. Она согласилась. Радость моя не знала границ. На дворе стояло первое число месяца дей

[574], день зимнего солнцестояния; я отправился на поэтические чтения: молодая женщина читала стихотворение из сборника „Верим в начало холодного времени года“ Форуг Фаррохзад[575]

, а именно „Оплакивание сада“, строгая и глубокая скорбь которого оледенила мне душу, сам не знаю почему, — я все еще помню наизусть половину этого стихотворения: Каси бе фекр-е голха нист, каси бе фекр-е махиха нист

[576]. Полагаю, ожидание новой встречи с Азрой сделало меня особенно чувствительным к такого рода внешним воздействиям. Поэзия Форуг наполнила меня снежной печалью; покинутый сад с пересохшим бассейном и сорняками являл собой портрет моего одиночества. После чтения стихов собравшиеся выпили по стаканчику — в отличие от меня, компания собралась скорее веселая, исполненная революционного энтузиазма: обсуждали исключительно конец военного правления и возможное назначение умеренного оппозиционера Шапура Бахтияра[577]

на пост премьер-министра. Некоторые, особо шумные, даже предсказывали скорое отречение шаха. Многие задавались вопросом: за кем пойдет армия, попытаются ли генералы при поддержке американцев совершить государственный переворот? „Чилийский“ вариант пугал всех. Гнетущее воспоминание о свержении в 1957 году правительства Мосаддыка[578] казалось актуальным как никогда. Я лавировал между собравшимися. Меня несколько раз спрашивали, что нового слышно о Лахути, но я избегал этого вопроса и быстро отходил от собеседника. Среди тех, кто пришел послушать стихи, — а это были в основном студенты, молодые преподаватели, начинающие писатели, — большинство знало Азру. От одного из тех, кто остался на коктейль, я узнал, что после отъезда Лиоте она перестала где-либо бывать.

У одного из близких к посольству я спросил, не слышал ли он чего-нибудь об отце Азры, но он немедленно послал меня подальше. Если он иранец, ничего нельзя сделать. Если у него двойное гражданство, тогда еще можно подумать… К тому же сейчас в административной службе полный бардак, не знаешь даже, к кому обратиться. Уверен, он лгал. Следовательно, мне тоже придется лгать. В толстом шерстяном свитере с нашивками на плечах, по которым рассыпались ее блестящие черные волосы, Азра сидела напротив меня в кафе „Надери“; она не смотрела мне в глаза, не пожала мне руку, лишь тихо поздоровалась со мной. Я начал путано извиняться за свое дурацкое поведение в прошлом месяце, за мою грубость, а потом заговорил о своей любви, о своем страстном чувстве к ней, заговорил со всей нежностью, на которую только был способен. Затем я рассказал о том, как расспрашивал всех о ее отце, заверил ее, что результат станет известен очень скоро, наверняка уже завтра. Сказал ей, что, когда вижу ее такой подавленной и печальной, мне становится неимоверно грустно и я, несомненно, сделаю все, что могу, лишь бы она снова пришла ко мне. Я умолял ее. Она по-прежнему смотрела не на меня, а на официантов, клиентов, белую скатерть, лакированные стулья. Веки ее дрожали. Она молчала. Мне не было стыдно. Мне никогда не бывает стыдно. Если вас никогда не обуревала страсть, вы не можете меня понять».

А нам было стыдно — сидевшего за столом Моргана окончательно развезло; я видел, как Сара замерла, ошеломленная тем, какой оборот принимает исповедь; мне казалось, что в ней закипает гнев. Потрясенный, я хотел только одного — покинуть этот обожженный солнцем сад; было ровно семь часов. Птички порхали из тени в свет, отбрасываемый лучами заходящего солнца. Я тоже встал.