Конан Дойль на стороне защиты

В Виндлсхэме Конан Дойль стал регулярно получать гневные письма, которые обычно не принимал во внимание, однако одно из писем было особенно оскорбительным. 16 декабря 1919 года ему написал лорд Альфред Дуглас, бывший любовник Оскара Уайльда, относительно недавно обратившийся в католическую веру: «Сэр, что вы за отвратительное создание с вашими грязными карикатурами на „Христа“. С таким человеком, как вы, есть лишь один способ обращаться: хорошенько отхлестать вас плетью». Дуглас обвинял Конан Дойля в пропаганде спиритизма ради денег и легкой славы — «короче говоря, ради тех же целей и с применением того же откровенно вульгарного упорства, с каким вы мастерили вашего идиотского „Шерлока Холмса“». Он пустился прорицать, что «богохульные бредни» Конан Дойля навлекут на него «ужасные кары», и подписался: «Ваш, с величайшим презрением». Конан Дойль на следующий день ответил властно, кратко и пренебрежительно: «Сэр, ваше письмо меня успокоило. Раздосадовать меня могло бы лишь ваше одобрение».

Однако даже более мягкие критики признавали, что увлечение Конан Дойля спиритизмом и сопутствующие насмешки публики могли серьезно осложнить его работу по делу Слейтера.

В 1920-х годах сестры Слейтера продолжали ему писать. Мальхен взяла на себя материнскую роль хранительницы света в окошке: «Я столько месяцев жду от тебя каких-нибудь известий, и все напрасно, — написала она в 1923 году. — При самой первой возможности, дорогой Оскар, сообщи нам что-нибудь. В Германии жизнь по-прежнему очень тяжела. Каждый день молюсь Богу, чтобы твоя невиновность стала очевидной и ты получил бы свободу».

Немного позже Слейтер ответил: «Ты пишешь мне в письмах, что не удивишься, если я потерял к вам интерес. Однако ты очень ошибаешься, дорогая Мальхен. Я потеряю к вам интерес лишь тогда, когда кончится мое существование. Я каждый день думаю о вас всех».

Феми тоже писала регулярно. «Макс часто говорит о тебе, и дети тоже, — писала она в марте 1924 года. — Магда, Эрна, Эрих и Ганс уже в браке. Вальтер пока не женат, а восемнадцатилетняя дочь (Лилли), к большому сожалению, умерла во время войны. Мой старый Макс (ему сейчас 60 лет) по-прежнему вполне крепок и должен умело работать и зарабатывать деньги… Если бы существовала надежда увидеть тебя вновь! Наши дорогие родители всегда молили об этом Бога, но, к несчастью, они так рано ушли из жизни… От твоей любящей сестры Феми, Макса и всех пятерых детей».

В следующем сентябре она написала: «Я только что вернулась с кладбища, навещала могилы наших дорогих родителей, и в качестве привета шлю несколько листьев оттуда. Мы с радостью тебя приютили бы у себя — и я, и Мальхен. Ты хорошо знаешь, что у Макса всегда для тебя что-нибудь найдется, и ваша братская любовь не иссякла. Наша дорогая матушка порадовалась бы от всего сердца, если бы увидела, как мы привязаны друг к другу и с каким желанием приняли бы тебя к себе».

К середине 1920-х жизнь Слейтера в Питерхеде стала легче: после 15 лет и многих просьб его освободили от работы в карьере и перевели в плотницкую мастерскую при тюрьме. Однако при всей радости от нового назначения, которая описывается в тогдашних письмах Слейтера, его строки полны отчаяния:

«Я не знаю, есть ли в мире существо (не исключая каннибалов), которое чувствовало бы то же, что я, — с горечью писал он в 1924 году глазговскому приятелю Сэмюелю Риду. — Уже 15 с половиной лет, как меня бросили в тюрьму за преступление, которого я не совершал. В настоящее время я чувствую, что взорвусь. Неужели мое дело не дает ни малейших зацепок для сомнений?» Послание Слейтера 1925 года, тайком переданное на волю, наконец даст такую зацепку.

Глава 18. Похищенная брошь