Конан Дойль на стороне защиты

Я с изумлением получил от тебя письмо через 17 лет, все же я говорю: «Лучше поздно, чем никогда». Я не забыл никого из вас и каждый день о вас думаю; время и расстояние не могут меня охладить. Я по-прежнему помню добрые времена на Телеграфной улице

[56] и английские завтраки. Как бы то ни было, я теперь вынужден воскликнуть: «Фрау Мейер, я не завтракал яичницей с беконом 17 лет».

Очень хорошо представляю себе, сколько горя и страдания принесла вам смерть разных родственников, особенно твоей матушке. Я тоже чувствовал эти удары судьбы и физически, и морально. С учетом всех обстоятельств и моего возраста я не могу жаловаться на здоровье. Ты должна понимать, моя дорогая Эрна, что после такой долгой изоляции от мира я мало о чем могу написать. Не горюй о моей судьбе и, пожалуйста, не забывай мой девиз: «Учись страдать без жалоб».

Вскоре в переписку вступила и дочь Мальхен, Кати, известная под ласковым прозвищем Катель. «Мы получили ваше полное любви письмо и рады, что вы хотите ближе познакомиться с нами, детьми, — писала она. — Мы считали, что только утяжелим вашу судьбу, если будем все время вам писать. Я надеюсь в этом году выйти замуж. Этого человека вы знаете очень хорошо: это Сэм Тау, его первой женой была Марта Юнгманн из Бейтена. Он почти на 18 лет старше меня, но это не преграда, если любишь».

Слейтер ответил через несколько месяцев, к тому времени свадьба уже совершилась. «Среди прочего, что говорит о вашем браке твоя дорогая матушка, — „Кати не имеет ни гроша за душой, у нее нет даже стула“», — пишет он и добавляет:

Первое, как совершенно ясно, не всегда необходимо для семейной жизни, ибо хорошая жена дороже всяких денег; однако я беспокоюсь насчет второго и очень желал бы тебе помочь. 13 или 14 лет назад моя покойная матушка прислала мне твое фото, и с тех пор оно занимает почетное место среди портретов моих умерших родителей. Каждый день я думаю об ушедших и о тебе. Мне очень тяжело услышать, что твой отец не очень здоров; возможно, ему снова лучше. До меня также доходят сведения, что времена в Германии совсем плохи, однако в этой стране, где полтора миллиона человек не имеют работы, не приходится танцевать на розовых лепестках.

После пренебрежительного ответа от министерства Конан Дойль понял, что Гилмор не станет ничего делать. Государственные органы явно хотели избежать публичного расследования и публичного скандала, который разразился бы в случае, если бы действия полиции и местного прокурора получили широкую огласку. Однако была и другая причина держать Слейтера в тюрьме, о которой Конан Дойль мог не подозревать: судя по государственным меморандумам, власть не знала, что делать со Слейтером в случае его условно- досрочного освобождения — «разрешения на выход», как это называлось в Великобритании. Частные обсуждения на высших уровнях велись уже с 1924 года, когда срок заключения Слейтера в Питерхеде подходил к 15 годам, то есть к стандартной отметке, после которой может рассматриваться условное освобождение. Как показывают официальные документы, государство не желало, чтобы после освобождения Слейтер оставался в Великобритании, но не знало, можно ли депортировать его обратно в Германию.