Читаем Конармия полностью

— Нет. У нее не так, как у других прочих людей. Ни тут, ни там никакого телесного образования не было. У других-то вот так, — рассказчик двумя полукруглыми движениями рук изобразил в воздухе гитару, — а у нее как есть ничего — гладкая как доска. И все от злости. Они с первым любовником — есть и такой актер, нашего звали Василий Кузьмич — только и знали, что весь день ругались. Он, Василий Кузьмич, раз было ее побил. Ну а с директором у нее были амуры, и он выпускал ее на первые роли. И вот они с Василием Кузьмичом на втором этаже, на масандре, у окна сидят, насчет любви говорят, а Николай Иваныч им в луну светит. Гляжу, у них уже до поцелуев доходит. Публика, конечно, волнуется. Интересно все-таки. А Василий-то Кузьмич, чем с ней целоваться, лучше бы в окно сатану выкинул, но нельзя — театр. Нужно делать, что в роли написано. Да. И вот тут-то Николай Иваныч всем нам, артистам, уважил. Удружил — лучше не надо. Сидел, сидел он на стремянке… И либо устал, либо заснул — только как загремит он оттуда вместе с луной! То-то хохоту было. И свистели, и хлопали, и ногами топали. Весь театр ходуном ходил!

— Ну и что же с ним потом? Уволили его? — спросил Кузька.

— Зачем? Нет. Только по старости лет в сторожа произвели. Добрейший был человек. Все мы его обожали. Да и Марья Петровна хорошая. Их, старичков этих, поди, давно уже нет.

— Так ты что, свистуном, значит, был? — сказал Кузька с усмешкой.

— А ты думаешь, легко поезду подражать, пары выпускать? На это тоже уменье нужно. Не всякий управится…

Среди глубокой тишины послышался тонкий писк. Что-то закружилось, замелькало над лежавшим в траве белым тряпьем. Летучая мышь, чертя черными крыльями воздух, пронеслась мимо Бахтурова. Он кашлянул и зябко поежился от налетевшего из степи свежего ветра. Рассказчик повернулся и пристально посмотрел на незнакомого человека.

— А ты, товарищ, кто будешь? — спросил он, подвигаясь поближе.

— Я? Партийный работник, — сказал Бахтуров.

— Коммунист, значит?

— Да… А среди вас есть коммунисты?

— А мы все коммунисты, — сказал партизан. Бахтуров удивился, но тут же выражение догадки прошло по его бритому лицу, освещенному колеблющимися бликами пламени.

— И партийные билеты у всех есть? — спросил он, внимательно оглядывая сидевших.

Партизаны посмотрели друг на друга.

— Нет, партийных билетов у нас еще не имеется, — отвечал за всех дядя Яков. — Да ты, товарищ, давай садись поближе к огню, — предложил он радушно. — Ты с Питера, что ли, приезжий?

— Ты, может, и самого товарища Ленина видел? — спросил Кузька с такой живой уверенностью в голосе, словно не сомневался в этом.

Бахтуров сказал, что сейчас он приехал из Ростова, но во время революции ему действительно пришлось быть в Петрограде, нести караул в Смольном, где он и видел Владимира Ильича.

— На-ка, товарищ, может, поешь наших картошек, — предложил Кузька, протягивая ему на черной ладони две печеные картофелины.

Бахтуров с удовольствием принялся за картошку. Разговор завязался вокруг последних событий. Дядя Яков сказал, что во время митинга находился в задних рядах и недослышал, зачем требуют соединить все малые отряды в полки. Он попросил Бахтурова пояснить это.

Замечая, что все больше людей подходит к. костру, Бахтуров терпеливо втолковывал партизанам значение организованности.

— Товарищ Ленин учит нас, что вооруженный народ — непобедимая сила, — говорил он. — А что такое вооруженный народ? Это народ собранный, объединенный, спаянный, все свои силы собравший в кулак для единого мощного удара по врагу. — Тут он привел в пример известную притчу об отце, предложившем своим сыновьям переломить веник. Никто из сыновей не смог это сделать. Тогда отец разобрал веник и легко переломал его по прутьям. — Так и мы: если будем драться поодиночке — погибнем, — заключил Бахтуров.

— Правильно! — подхватил подошедший к огню Ивап Колыхайло, оставшийся в лагере из-за хромой лошади. — Правильно говорите, товарищ, если не соберемся все вместе, то пропадем.

— Какая сила по степи раскидана, — заговорил дядя Яков. — Кругом отряды, а организации нет. День деремся, два стоим, на третий соберутся генералы и порежут.

— И железная дисциплина нужна, — продолжал Бахтуров. — А то вот, скажем, к примеру, командир отряда, ну, какой-нибудь там Матюхов, получил приказ и не выполнил. А у высшего командования расчеты есть. Оно послало приказ и уверено в его выполнении. Матюхов же сделал по-своему. Он говорит: «А ну его совсем и с приказом! Куда тут выступать? Дождик идет, как бы мне бойцов не промочить. Они ж голые, босые». Вот он и товарищей своих подвел и себя подвел, не прикрыв фронт. Белые прорвались и разбили отряды. Можно ли терпеть это дальше? Нет, так продолжаться не может.

— Правильно, — сказал Иван Колыхайло. — Порядок нужен…

— И за что это люди на смерть идут? — подумал вслух Кузька.

— Каждый хорошей жизни хочет, — сказал Иван Колыхайло. — За этакое дело и погибнуть не страшно. Если за что другое…

— А ты, дядя, смерти боишься?

— Погибать-то кому охота… Посмотреть бы годов на двадцать вперед, как будут люди жить, тогда и умереть не жалко…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза