Конармия

— Они ж хотели меня в кичу посадить. Кто-то, видно, доказал. Вчера вечером иду по селу. Темно. Слышу, разговор обо мне. Ильвачев, есть у них такая собака, говорит: «Немедленно арестовать его». Это, значит, меня. Ну, я не стал дожидаться, пока они соберутся, сел на коня — и айда!

— А Гуро как?

— Гуро поездом раздавило.

— Раздавило?!

— Ага… Его как везли арестованного, он из вагона выкинулся — хотел бежать — и попал под колеса, — торопливо говорил Сидоркин, сверкая острыми, как у хорька, блестящими глазками. — Батько, — он понизил голос, сделав знак в сторону приведших его, — у меня есть до вас секретное сообщение.

— А ну, выйдите вон! — распорядился Махно. — Левка, можешь остаться.

Из сообщения Сидоркина Махно узнал, что в 11-й дивизии, последнее время стоявшей на месте, шли усиленные приготовления к длительному походу. Перековывались лошади, полки пополнялись маршевыми эскадронами и свежим кавалерийским ремонтом. Артиллерия получила новую материальную часть. Как было слышно, и в 14-й дивизии шли такие же приготовления. Узнал он также, что приданный группе стрелковый полк вчера вечером выступил в направлении Николаевки, находившейся в нескольких верстах от Юстин-Городка.

Петли иекопыченной лошадьми зимней дороги бежали между холмами. Когда дорога поднималась на гребни возвышенностей, в чистом морозном воздухе до самого горизонта открывались перелески, оголенные рощи и одинокие хутора, разбросанные по пологим склонам заснеженных полей.

Вокруг было тихо. Только слышался легкий скрежет колес двух тачанок, спускавшихся по косогору в широкую балку. В передней тачанке, запряженной парой вороных лошадей, сидели Пархоменко и Беляков. Позади ехали Богенгард, Мурзин и начсвязи Сергеев. За ними ординарцы вели лошадей.

— До Юстин-Городка, Беляков, осталось верст десять, — говорил Пархоменко, проводя пальцем по карте. — Подойдем туда к девяти, — продолжал он, мельком взглянув на часы. — К этому времени одиннадцатая дивизия обойдет Махно с тыла.

— Это какая деревня, Александр Яковлевич? — спросил Беляков, показывая перед собой, где верстах в пяти от них, за лесистой балкой, показалось село.

— Бузовка, должно быть, — начдив посмотрел на карту. — Ну да, Бузовка. Здесь стоит наша пехота. Заедем и дождемся первой бригады, а потом двинем вместе на Юстин-Городок. — Говоря это, Пархоменко не мог, конечно, знать, что его приказ о переходе стрелкового полка из Николаевки в Бузовку остался невыполненным. Махно организовал заслоны на всех дорогах, ведущих к Юстин-Городку, и перехватил этот приказ.

Тачанки продолжали катиться по побуревшей дороге. По обеим ее сторонам лежала ровная степь. На снежном покрове никли мертвые стебли ковыля с седыми султанами. Между ними торчали сухие ветки боярышника. — Что-то бригады долго нет, — сказал Беляков.

— Сейчас подойдет, — успокоил Пархоменко. — Куда ей деваться?

Если бы в эту минуту начдив оглянулся, он бы увидел, что над селом, в котором стояла бригада, поднимался густой столб черного дыма. Но дорога пошла на уклон, лошади прибавили ходу, а когда спустя некоторое время он оглянулся, услышав на задней Тачанке громкие голоса, горизонт уже закрылся высокими, поросшими лесом холмами, и он ничего не заметил.

Пархоменко имел обыкновение выезжать вперед на тачанке. В дороге части нагоняли его, он садился на лошадь и вел полки в бой. Так и на этот раз, приказав комбригу Шапкину выступать вслед за ним, не задерживаясь, он со штабом группы выехал заранее; перед выступлением бригады в доме рядом со штабом но какой-то странной случайности вспыхнул пожар. Выступление задержалось на полчаса. Эти полчаса имели роковое значение.

— Сколько земли зря пропадает, — говорил Беляков, глядя в степь. — А ведь такое богатство!

— Ничего, скоро заживем, — подхватил Пархоменко с твердой уверенностью. — Вот этого бандита добьем и за хозяйство возьмемся. Какие еще урожаи будем снимать! Да, и сами поживем и детям настоящую жизнь оставим… А ты чего улыбаешься? — спросил он Белякова.

— Да так. Хороший ты человек, Александр Яковлевич, — сказал Беляков, дружески положив руку на колено начдива.

Тачанка загрохотала по осевшему набок деревянному мостику. Лошади на подъем взяли рысью. Впереди, совсем рядом, показалась Бузовка. Тачанка покатилась по обсаженной тополями дороге. Село казалось покинутым. Ни один дымок не поднимался над кровлями, покрытыми высокими шапками снега. Не было слышно даже лая собак. Вокруг стояла зловещая тишина.

— Эка глушь какая! — заметил Беляков. — Похоже, что здесь и людей нет.

— А куда же делась наша пехота? — Пархоменко огляделся. Но всюду, куда бы он ни смотрел, было пустынно и мертво.

— В деревню заедем, товарищ начдив? — спросил ездовой.

— Останови лошадей. Я посмотрю, — сказал Пархоменко.

Он поднялся во весь рост и, придерживаясь за плечо ездового, оглянулся. За задней тачанкой, впереди коноводов, ведущих лошадей, ехали два ординарца штаба дивизии: Литвиненко, молодой веселый боец, слывший во взводе затейником, и Потапов, донской казак лет сорока. Оба они пели вполголоса.