Конечная Остановка

― А дальше?

― А далей у нас никто слов не знает.

― Выучат.

― Несомненно. Я о том как-то раз с кайфом отписался в статье о бессильной русофобии белорусов. Не читал оный опус Олега Инодумцева?

― Не-а. Я перед отпуском ознакомился с другим артикулом того же автора о деноминации и полусреднем классе. Знакомец один подсунул.

― Ну и как?

― Впечатляет экономически, запечатлевает политически.

― Ой, признаться, люблю умных читателей, причастных к разумному роду человеческому. Вдумчиво и задумчиво.

― Здесь-то не думаешь чего-нибудь написать? Какой-никакой железный стих, облитый горечью и злобой?

― Думаю. Могу о том, о сем кое-какими мыслишками поделиться.

― Валяйте, спадар-сударь мой. Я весь внимание.

Начал Змитер Дымкин, тож Олег Инодумцев, издалека. Как оно им обоим, нашим псевдонимам, свойственно по-журналистски, с подходом и с подвохом.

― Так вот, Вадимыч. Есть старая расхожая шутка о том, как зек физик-теоретик по-простому толмачил сокамернику урке, что такое теория относительности. Вот ты, говорит, сейчас сидишь, нут-ка встань со шконки. Тот встает. А физик ему: ты думаешь, что стоишь? нет, корешок, ты по-прежнему сидишь, и я с тобой тут сижу в лежачем положении.

Змитер легко поднялся с тюремного лежака, стал энергично расхаживать по камере от зарешеченного окна к железной двери.

― Вот так, Ген Вадимыч, и у нас в Беларуси. Большинство думает, будто куда-то идет вперед, движется чему-то навстречу, нечто целеполагает для себя в частности и для страны в общем и целом. Но на самом-то деле ходит, бесцельно слоняется туда-сюда из угла в угол на ограниченном пространстве. Практически из года в год двадцать с лишним лет страна толчется на месте. Как во времени, так и в пространстве. Болтается, ровно говно в проруби между полузабытым совковым прошлым и неизвестным будущим. Шарахается бестолково между европейским Западом и российским Востоком.

Ты, наверное, помнишь, как было до Луки?

― Смутно, Митрич. Не настолько же я тебя старше?

― Во-во! Я тебе о том же толкую, если, считай всю жизнь, двадцать два идиотских года мы прожили при Луке дурноватом. Вместе с теми стариками-пережитками, кого дуже устраивает эта ходьба на месте между тюремным коридором с востока и решетчатым намордником с запада.

Понимаешь, это я не фигурально тебе говорю, хоть с метафорой, коли вон из нашего окошка видать после обеда заходящее солнышко над гебешными постройками. И ничегошеньки отсюда не видно, всходит ли оно с другой стороны.

― О! Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно, ― Евген вдохновил цитатой сокамерного оратора на дальнейшие изустные размышления.

― Наглядно мало кто ясно представляет… ― в раздумье приостановился Змитер, ― какова исходящая суть политики и экономики страны…

Среди частных фактов и актов общее разглядеть трудно. Тем горше и мрачнее, когда общенародное лукаво подменяется государственным… Или все делается ради скудоумных или вовсе неосознанных возжеланий лукашенковского тупоголового большинства, которое 22 года заморочено и бездумно голосует за своего кумира ― президента Сашелу, шкловского идола на площади. В смысле, за Луку, вмертвую окопавшегося на Паниковке…

― Известный тебе и мне дед Двинько любит говорить, что демократия ― равнозначно помойная муха, с одинаковым удовольствием садится и на дерьмо, и на варенье.

― Это он в точку, Ген Вадимыч. Могу добавить еще один двиньковский афоризм из неизданного. Ежели когда-либо, где-либо возможно демократически и свободно проголосовать себе во вред, то всегда найдется демократическое большинство, которое именно так и сделает!

А все потому, что то самое лукашистское большинство никак не осознает себя белорусами, имеющими частные интересы, нисколько не совпадающие с домогательствами циничного лукавого государства подмять, загрести в отдельный чиновный карман всю собственность, экономику и политику. Они, те, которые из голосующего большинства, вроде вместе, но выйдя из избирательного участка, внове каждый сам на сам с государством, что беспросветно против отдельного человека, семьи, трудового коллектива.

Так они и мечутся, недоделки, от выборов до выборов между частно-корыстными государственно-бюрократическими рогатками, которые всем навязывают застой и отстой, и общественным благом. Его, благо, наверное, предопределяет исторически коллективное чувство самосохранения всего белорусского этноса. Причем безотносительно к политическим или экономическим взглядам большинства или меньшинства голосователей.

Я это общелюдское чувство называю патриотизмом, Ген Вадимыч.

При всем при том складываются патриотические чувства снизу от личности, а не сверху. Идут от личного и частного, но не от государственного, какое на поверку всегда выходит корыстным посягательством на имущество и свободу каждого, кому не в жилу, не в дугу и не в хомут кормиться, жрать из государственного корыта.

― Или из кормушки в двери камеры? ― красноречиво и саркастически жестом указал Евген на вертухуя-баландера, весьма кстати заявившегося с обедом. Надо полагать, не только в качестве наглядного пособия по политологии и политэкономии.